Богатство русской поэзии 19 века. Русская поэзия XIX века

Традиции русской поэзии XIX века в творчестве И. А. Бунина

В поэзии Бунина прослеживаются традиции русских поэтов, его предшественников, в первую очередь Пушкина, Тютчева и Фета. Сам Бунин признавался в том, что его поэзия является результатом его увлечения именно русской поэзией, и в первую очередь поэзией Пушкина: “Подражал ли я ему?

Но кто же из нас не подражал? Конечно, подражал и я, - в самой ранней молодости подражал даже в почерке”.

Пушкин исходил из точного учета реальных, объективных свойств самого предмета и его индивидуального к нему отношения. Эмоциональность возникает у Пушкина на предметной основе, связанной с устойчивыми народными представлениями. В слове были гармонически слиты объективные признаки предметов и явлений и авторская лирическая их оценка. При этом Бунин, как и Пушкин, видит в жизни разные тенденции, вступающие между собой в противоборство, и пытается вскрыть эти противоречия. Это одно из самых главных наследий Пушкина, которые выявляются в поэзии Бунина. Содержание стихов всегда соотнесено с мироощущением самого автора, с его самосознанием и призванием. Пушкин и Бунин эмоционально сближаются с природой. Центральной темой является желание ощущения новых впечатлений, охваченность жаждой свободы, стихийное чувство воли, когда душа стремится к постижению внутренней и внешней свободы. Приобщение к стихии жизни, питающей душу новыми впечатлениями, непосредственно подготовляет ее обновление. В поэзии Пушкина и Бунина душевное состояние героя освещается в описании самой природы. Герой остается как бы наедине с природой. Для Бунина являются родственными мысли Пушкина о том, что подлинная поэзия в простоте, естественности реальных чувств, явлений, настроений. Они отражают в своих стихотворениях существующую гармонию между человеком и природой. При этом ощущаются душевные переживания поэтов. Читая, понимаешь, что, в свою очередь, восприятие непосредственной природы оказывало сильное воздействие как на Пушкина, так и на Бунина.

Бунин, как и Тютчев, воспринимает природу целостно, как живой организм, находящийся в постоянном движении. При этом каждый миг природы проявляется конкретно. Обоих поэтов природа привлекает в своих катастрофических состояниях, в борьбе стихийных, светлых и темных сил. Философия романтизма их стихов основывается на признании жизни как нестихающей борьбы противоположных начал, таинственности и загадочности этой битвы. В стихотворении описывается мгновенное состояние, но оно относится ко всему бытию. Суть поэтической философии как у Тютчева, так и у Бунина не в том, чтобы разъединить или противопоставить, а в том, чтобы слить эти два начала (“лунный блеск” и “тьму”). При этом вечность передается через мгновенное. Бунин наследует способность Тютчева рисовать яркую картину мирозданья. Поэтическое сознание Тютчева и Бунина обращено прежде всего к “двойственному бытию”, к дисгармонии, в основе которой лежит мятежность бытия. В миге отражается самое яркое прикосновение к сущности и к истине, воскресает безграничная мощь творческих стихий. Поэтов неумолимо влечет небо. Поэтому они так ценят миг, который дает им краткую, но безусловную причастность к бесконечному. В поэзии Тютчева и Бунина ощущается масштабность, объемность, устремленность к бесконечности, к “бездне” вселенной (стихотворение Тютчева “Как океан объемлет шар земной...”).

У Фета Бунин перенял неуловимые, загадочные и не вполне ясные ощущения, навеваемые природой, созерцанием прекрасного. Фет более всего ценил в искусстве живую естественность влечений сердца. Поэтому Бунин, как и Фет, уходит в сферу текучих, зыбких, подвижных переживаний. Стремление выразить “невыразимое” через мгновенную лирическую вспышку, навеять читателю охватившее его настроение - одно из коренных свойств поэзии Фета, которое было продолжено поэзией Бунина. Он напрягает слух, зрение, обоняние, обостряет ощущения читателя, чтобы обратиться к чувственным, эмоциональным способностям человека для восприятия природы (“Холодным ветром дышат волны”). Он, как и Фет, в буквальном смысле слова “останавливает мгновенье”, но вмещает в него весь мир в его предметном и чувственном богатстве.

В заключение можно отметить, что даже в одном небольшом стихотворении Бунина “Перед бурей”, написанном в 1903 году, прослеживаются лучшие традиции классиков русской поэзии - Пушкина, Тютчева и Фета.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.coolsoch.ru/

Лекция 3. Жизнь и поэзия Фета

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

Изучение русской поэзии второй половины XIX века
на уроках в 10-м классе

Лектор Л.И. СОБОЛЕВ

Предлагаемая программа может быть использована как в 10-м классе с углублённым изучением литературы, так и для работы в обычных классах.

План лекций по курсу

Лекция 3. Жизнь и поэзия Фета

Загадка биографии Фета. Человек и поэт. История сборников. Природа в мире Фета. Метафора Фета. Музыкальность его поэзии. Стихотворные размеры. Импрессионизм Фета.

Биография Фета. Человек и поэт

В начале 1835 года в пансион Крюммера в лифляндском городке Верро (г. Выру, Эстония) приходит письмо от орловского помещика А.Н. Шеншина. Письмо адресовано его сыну Афанасию Шеншину, но надписано “Афанасию Фёту” - так теперь должен называться мальчик. Это было катастрофой. “Превращение из русского столбового дворянина в немца-разночинца лишало Фета не только социального самоощущения, дворянских привилегий, права быть помещиком, возможности наследовать родовое имение Шеншиных. Он лишался права называть себя русским; под документами он должен был подписываться: «К сему иностранец Афанасий Фет руку приложил». Но самым главным было то, что он лишался возможности без позора объяснить своё происхождение: почему он сын Шеншина; почему он иностранец Фёт, если он сын Шеншина; почему он Афанасьевич, рождён в Новосёлках и крещён в православие, если он сын Иоганна Петера Фёта” (Бухштаб . С. 9).

Фет родился в 1820 году в усадьбе Новосёлки, принадлежавшей отставному ротмистру Афанасию Неофитовичу Шеншину. Мать поэта, Шарлотта Елизавета Беккер, по первому мужу Фёт, была увезена Шеншиным из Дармштадта (в Германии Шарлотта оставила своего мужа, дочь Каролину и отца Карла Беккера). Повенчались А.Н. Шеншин и Шарлотта (теперь Елизавета Петровна) по православному обряду только в 1822 году. Я не стану разбирать все существующие версии происхождения поэта (см. Бухштаб . С. 4–13) - для меня важно именно самочувствие мальчика, одинокого в немецком пансионе (в классе не было ни одного русского), оторванного от семьи, от родного дома (его не брали домой и на летние каникулы). В книге «Ранние годы моей жизни», вышедшей уже после смерти поэта, Фет (скрытный в своих воспоминаниях, о многом умалчивающий) рассказывает, как, оказавшись на русской земле во время верховой прогулки, он “не смог совладать с закипевшим в груди восторгом: слез с лошади и бросился целовать родную землю” (Фет. 1893. С. 101). И ещё одно признание важно: “В тихие минуты полной беззаботности я как будто чувствовал подводное вращение цветочных спиралей, стремящихся вынести цветок на поверхность” (Фет. 1893. С. 115). Так начинался поэт.

Катастрофа, пережитая Фетом в отрочестве, определила очень многое в его жизни. После окончания Московского университета (1844) гессен-дармштадтский подданный Фет (ё сменилось на е после первых журнальных публикаций) поступает на службу унтер-офицером в Орденский кирасирский полк - на военной службе он рассчитывает как можно скорее выслужить потомственное дворянство (в 1846 году он был принят в русское подданство); право на него давал первый обер-офицерский чин, то есть ротмистр (в кавалерии). Но после указа Николая I такое право давал только первый штаб-офицерский чин (майор); впереди были долгие годы службы. В 1856 году, когда Фет дослужился до гвардейского штаб-ротмистра, Александр II издал указ, по которому потомственное дворянство давал только высший штаб-офицерский чин (полковник). В июне 1857 года Фет увольняется в бессрочный отпуск (см. Летопись ) и с тех пор уже не возвращается на службу. В 1873 году Фет подаёт прошение на имя царя “о разрешении мне воспринять законное имя отца моего Шеншина” (Летопись . С. 170); прошение удовлетворено. “Если спросить: как называются все страдания, все горести моей жизни, я отвечу: имя им - Фет”, - написал поэт 10 января 1874 года своей жене (цит. по: Бухштаб . С. 13).

Мировоззрение Фета по сей день вызывает споры исследователей. Ещё Б.Садовской в 1915 году написал, что “Фет был убеждённым атеистом”, и “когда он беседовал о религии с верующим Полонским, то порой доводил последнего <…> до слёз” (ИВ . С. 153; Садовской. 1916. С. 80). В 1924 году в Ленинграде вышла книга Г.П. Блока «Рождение поэта. Повесть о молодости Фета». Автор приводит текст “контракта”, заключённого между учителем погодинского пансиона, где в 1838 году жил Фет, Иринархом Введенским, и неким “Рейхенбахом”, утверждавшим, что и через двадцать лет он останется атеистом. Г.П. Блок доказывает, что “Рейхенбах” - это Фет (Г.Блок . С. 32–34). Подобное понимание Фетова неверия представляется другим исследователям слишком прямолинейным. Во-первых, само прозвище “Рейхенбах” (имя героя романа Н.А. Полевого «Аббадонна») возводит богоборчество Фета к “легенде о гордом ангеле неба Сатане, восставшем на Бога и низверженном с неба”; с этим связан и мотив потерянного рая у Фета (Фет. 2. С. 390–391). Во-вторых, “одним из ключевых образов его поэзии (а что, как не поэзия, могло бы свидетельствовать о подлинной вере Фета?) оказалась <…> «душа», прямо именуемая «бессмертной»” (Там же . С. 390). В.Шеншина утверждает, что не только Фет (поэт. - Л.С. ) не был атеистом, но “не был атеистом и Шеншин” (человек. - Л.С. ), так как он “был крещён, обвенчан и похоронен русской православной церковью” (Шеншина . С. 58).

“Насколько в деле свободных искусств я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого для нас скрыты <...> настолько в практической жизни требую разумных оснований, подкрепляемых опытом” (МВ . Ч. 1. С. 40). “Мы <...> постоянно искали в поэзии единственного убежища от всяческих житейских скорбей, в том числе и гражданских” (Предисловие к III выпуску «Вечерних огней» - ВО . С. 241). Вопрос о цельности/раздвоенности Фета/Шеншина имеет большую и неравноценную литературу. “В нём было что-то жёсткое и, как ни странно это сказать, было мало поэтического. Зато чувствовался ум и здравый смысл”, - вспоминал старший сын Л.Толстого (С.Л. Толстой . С. 327). Важным здесь кажется подчёркнутый “здравый смысл”; послушаем Б.Садовского: “Подобно Пушкину, Фет обладал тем здравым смыслом , который даётся в удел немногим первостепенным гениям” (Садовской. 1990. С. 383). Как писал Фету Я.П. Полонский (27 декабря 1890 года), “по твоим стихам невозможно написать твоей биографии, и даже намекать на события твоей жизни...” (Писатели о литературе . С. 470). Это не отменяет тезиса о цельности Фета, о единстве его личности - и цельность эта выражена в главных ценностях, обнаруживающихся и в поэзии, и в прозе, и в жизни поэта - в любви, природе и красоте . Вот цитата из деревенского очерка (речь идёт о разведении цветов в помещичьей усадьбе): “...Вы слышите тут присутствие чувства красоты, без которого жизнь сводится на кормление гончих в душно-зловонной псарне” (Жизнь Степановки . С. 149).

“Он говорил, что поэзия и действительность не имеют между собою ничего общего, что как человек он - одно дело, а как поэт - другое”, - писал Н.Н. Страхов (Страхов . С. 18). Как объяснить это нашим ученикам? Послушаем Б.Я. Бухштаба: “...Свою жизнь он воспринимал как тоскливую и скучную, но считал, что такова жизнь вообще. И до знакомства с Шопенгауэром, и в особенности опираясь на его учение, Фет не уставал твердить, что жизнь вообще низменна, бессмысленна, скучна, что основное её содержание - страдание, и есть только одна таинственная, непонятная в этом мире скорби и скуки сфера подлинной, чистой радости - сфера красоты, особый мир” (Бухштаб . С. 59). В ранних письмах к И.П. Борисову, другу и соседу (а в будущем мужу сестры Нади), Фет говорит о бесконечных тяготах службы и жизни вообще: “...Я могу жизнь свою сравнить только с грязной лужей, которой лучше не трогать ни описаниями, ни воспоминаниями, а то сейчас завоняет. Никогда ещё не был я убит морально до такой степени. Просто живой мертвец. Самые страдания мои похожи на удушье заживо схороненного” (ЛМ . С. 227). Но подобные сетования можно найти и в поздних письмах - неслучайно И.С. Тургенев писал в 1870 году, что никто не может сравниться с Фетом в “умении хандрить” (п. И.П. Борисову 31 января 1870 года). Не возьмусь излагать философскую систему Шопенгауэра - как известно, Фет не только читал и чтил этого мыслителя, но и перевёл его главный труд («Мир как воля и представление»); слово Фету: “Цельный и всюду себе верный Шопенгауэр говорит, что искусство и прекрасное выводит нас из томительного мира бесконечных желаний в безвольный (здесь это положительный эпитет! - Л.С. ) мир чистого созерцания; смотрят Сикстинскую Мадонну, слушают Бетховена и читают Шекспира не для получения следующего места или какой-либо выгоды” (Письмо К.Р. от 27 сентября 1891 года. Цит. по: Бухштаб . С. 46). А в «Предисловии к III выпуску “Вечерних огней”» поэт говорил о стремлении “пробивать будничный лёд, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии” (ВО . С. 238).

Но откуда берётся поэзия? “Конечно, если бы я никогда не любовался тяжеловесной косой и чистым пробором густых женских волос, то они и не возникали у меня в стихах; но нет никакой необходимости, чтобы каждый раз моё стихотворение было буквальным сколком с пережитого момента”, - писал Фет Константину Романову (К.Р. Переписка . С. 282). “Ты напрасно думаешь, что мои песенки приходят ниоткуда, - пишет он Я.П. Полонскому, - они такие же дары жизни, как и твои <…> Сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье её трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение…” (Цит. по: Бухштаб . С. 90). А вот из статьи «О стихотворениях Ф.Тютчева»: “Пусть предметом песни будут личные впечатления: ненависть, грусть, любовь и пр., но чем дальше поэт отодвинет их от себя как объект, чем с большей зоркостью провидит он оттенки собственного чувства, тем чище выступит его идеал” (Фет. 2. С. 148).

Это справедливо для самого поэта. Летом 1848 года Фет знакомится с дочерью отставного кавалерийского генерала Марией Лазич (в «Ранних годах…» она названа Еленой Лариной). Они полюбили друг друга, но Фет “ясно понимал, что жениться офицеру, получающему 300 руб. из дому, на девушке без состояния, значит необдуманно или недобросовестно брать на себя клятвенное обещание, которое не в состоянии выполнить” (Фет. 1893. С. 424). Влюблённые расстались, а вскоре Лазич погибла. Но память сердца (выражение Фета из письма к Я.П. Полонскому 12 августа 1888 года) оказалась настолько сильна, что стихотворения, посвящённые Марии Лазич, Фет писал до самой смерти. Вот несколько заглавий: «Старые письма», «Alter ego», «Ты отстрадала, я ещё страдаю…», «Долго снились мне вопли рыданий твоих…», «Нет, я не изменил. До старости глубокой…».

В 1860 году Фет покупает имение Степановку в Мценском уезде и становится помещиком - точнее, фермером, так как крепостных у него нет. Что побудило Фета купить имение и начать хозяйствовать? “Года за три до манифеста бездеятельная и дорогая городская жизнь стала сильно надоедать мне”, - пишет сам Фет в начале своего первого деревенского очерка (Жизнь Степановки . С. 59). В «Воспоминаниях» поэт признаётся, что «убеждение в невозможности находить материальную опору в литературной деятельности <…> привели меня к мысли искать какого-либо собственного уголка на лето” (МВ. Ч. 1. С. 314). А.Е. Тархов, со ссылкой на письма И.П. Борисова, упоминает ещё две причины - разгромную статью о переводах Фета (Современник. 1859. № 6), “направленную против всех эстетических принципов” поэта, и изменение “воздуха жизни”, то есть наступление утилитарной эпохи 1860-х годов (Фет. 2. С. 370). Стоит напомнить и проницательное замечание В.П. Боткина о необходимости для Фета “душевной оседлости” теперь, когда литература “не представляет того, что представляла прежде, при её созерцательном направлении” (МВ. Ч. 1. С. 338–339). Его оппозиция современности заставляет вспомнить ещё одного крупного одиночку, окопавшегося в своём имении, как в крепости, - Льва Толстого. И при всей разнице между двумя сельскими хозяевами их позиция сходна в одном: они не пытались приладиться ко времени, не уступили ему в своих убеждениях. Особая и важная тема - феномен усадебной жизни; без него мы многого не поймём в жизни и творчестве Л.Толстого, И.Тургенева, Н.Некрасова и Фета (и не только).

“Литературная подкладка” (выражение Л.Толстого) была отвратительна и Л.Толстому, и Фету - не случайно же они оба казались дикими и чужими в литературном кругу: Л.Толстого называли “троглодитом” (см., например, письмо И.С. Тургенева к М.Н. и В.П. Толстым 8/20 декабря 1855 года), а Дружинин в дневнике отметил “допотопные понятия” Фета (Дружинин . С. 255). Между тем автор «Войны и мира» признавался Фету, что ценит его по уму “выше всех знакомых” и что поэт “в личном общении один даёт мне тот другой хлеб, которым, кроме единого , будет сыт человек” (7 ноября 1866. - Толстой. Переписка. Т. 1. С. 382). В том же письме Л.Толстой, упоминая дела “по земству” и “по хозяйству”, которые они оба делают “так же стихийно и несвободно, как муравьи копают кочку”, спрашивает о главном: “Что вы делаете мыслью, самой пружиной своей Фетовой”? И как поэт посылал свои стихи Л.Толстому до всякой публикации, так и Л.Толстой признавался, что “настоящие его письма” к Фету - это его роман (10–20 мая 1866. - Толстой. Переписка. Т. 1. С. 376).

С тайной рождения Фета “рифмуются” не вполне ясные обстоятельства его смерти. Вот как рассказано о ней у Б.Садовского: “Осенью 1892 года Фет переехал из Воробьёвки в Москву в начале октября. По приезде вскоре поехал он в Хамовники с визитом к С.А. Толстой, простудился и заболел бронхитом <…> Утром 21-го ноября больной, как всегда, бывший на ногах, неожиданно пожелал шампанского. На возражение жены, что доктор этого не позволит, Фет настоял, чтобы Марья Петровна немедленно съездила к доктору за разрешением <…> Когда Марья Петровна уехала, Фет сказал секретарше: «Пойдёмте, я вам продиктую». - Письмо? - спросила она. - «Нет», и тогда с его слов г-жа Ф. написала сверху листа: «Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному». Под этими строками он подписался собственноручно: 21-го ноября. Фет (Шеншин).

На столе лежал стальной разрезальный ножик, в виде стилета. Фет взял его, но встревоженная г-жа Ф. начала ножик вырывать, причём поранила руку. Тогда больной пустился быстро бежать по комнатам, преследуемый г-жой Ф. Последняя изо всех сил звонила, призывая на помощь, но никто не шёл. В столовой, подбежав к шифоньерке, где хранились столовые ножи, Фет пытался тщетно открыть дверцу, потом вдруг, часто задышав, упал на стул со словом «чёрт!». Тут глаза его широко раскрылись, будто увидав что-то страшное; правая рука двинулась приподняться как бы для крестного знамения и тотчас же опустилась. Он умер в полном сознании” (Садовской. 1916. С. 80–81. См. также V выпуск альманаха «Российский архив». М., 1994. С. 242–244).

Сборники

Традиционный взгляд на первый сборник Фета - “это типичный юношеский сборник - сборник перепевов”; здесь и “ходовой байронизм конца 30-х годов”, и “холодное разочарование”, и влияние всех возможных предшественников - Шиллера и Гёте, Байрона и Лермонтова, Баратынского и Козлова, Жуковского и Бенедиктова (Бухштаб . С. 19; обращаю внимание читателя на забытую, но очень важную статью: Шимкевич К. Бенедиктов, Некрасов, Фет // Поэтика. Л., 1929. Т. 5).

Серьёзный разбор «Лирического Пантеона» содержится в комментариях к первому тому предполагаемого полного собрания «Сочинений и писем» Фета, предпринятого Пушкинским Домом и Курским пединститутом. В.А. Кошелев, автор комментария к первому сборнику, останавливается на смысле заглавия книги (пантеон - и храм, и кладбище, и - по Далю - хрестоматия); при этом подчёркивается связь заглавия с отсутствием имени автора (Фет. 2002. С. 420–421). По мнению комментатора, заглавие отражает сквозную идею фетовых сборников - неразделённость собственных лирических сочинений и переводов; нарочитая неоднозначность заглавия (возможно, отражавшего “непомерное тщеславие”, “амбициозность” дебютанта, “решившего создать «храм» уже первыми пробами своего пера”) коррелирует с двусмысленностью эпиграфа из Ламартина, в котором можно увидеть авторское credo Фета на все творческие годы: лира хотела бы уподобиться “трепету крыльев зефира”, или “волне”, или “воркованию голубей” (Там же ).

Ещё один смысловой подтекст заглавия сборника связан, очевидно, с “тяготением Фета к антологическим мотивам” (Там же . С. 424). Антологическая поэзия, достаточно популярная в середине века (не только в творчестве Фета, но, прежде всего, у А.Н. Майкова и Н.Ф. Щербины), воспевала красоту, сожалела о её утрате (в Фетовой «Греции» характерны строки: “Мне грустно: мир богов, теперь осиротелый, // Рука невежества забвением клеймит”); пластика антологических стихов демонстрировала мастерство поэта. Неслучайно из четырёх стихотворений первой книжки, включённых в сборник 1850 года, - три антологические.

“Уже в юношеском сборнике, - резюмирует В.А. Кошелев, - Фет вполне представил те общие установки, которые станут основой всего его последующего творчества: 1) установку на «чистую» поэзию и «мелкие» темы; 2) намеренно усложнённую лирическую образность, противопоставленную прозаическому «здравому смыслу»; 3) установку на единственную, только ему присущую «форму» выявления этой образности, определяющую особенную структуру его стихов; 4) создание специфически «циклического» способа лирического повествования <…>; 5) выделение «переводов» как особого отдела собственных поэтических увлечений и включение их «на равных» в состав сборника” (Там же . С. 422). Именно потому, что «Лирический Пантеон» не противостоял позднейшему творчеству поэта, Фет, в отличие от Некрасова, никогда не отказывался от своей первой книги и не пытался её скупить и уничтожить.

В сборнике 1850 года («Стихотворения А.Фета». Москва) был найден характерный для Фета принцип составления поэтической книги - не по хронологии, а по жанрам, темам и циклам. Фет - поэт “без пути”; в письме к К.Р. (4 ноября 1891 года) он признавался: “Я с первых лет ясного самосознания нисколько не менялся, и позднейшие размышления и чтение только укрепили меня в первоначальных чувствах, перешедших из бессознательности к сознанию” (Писатели о литературе. С. 115; см. также Розенблюм . С. 115).

«Стихотворения А.А. Фета» (СПб., 1856) вышли во время наибольшего сближения Фета с кругом «Современника». Редактором Фета был И.С. Тургенев - это ставит перед всеми издателями и исследователями Фета важнейшую текстологическую проблему: определение так называемого “канонического” текста того или иного стихотворения.

Редакторы двадцатитомного собрания Фета (пока вышел только первый том) приняли следующее решение: все стихи печатаются по прижизненным сборникам; две редакции (где они есть) печатаются параллельно в составе основного текста; варианты приводятся в комментариях. Пока же предлагаю учителю важнейшую, на мой взгляд, форму задания на уроке: сравнить две редакции одного текста (варианты см. в изданиях «Библиотеки поэта» в соответствующем разделе; см. также «Вопросы и задания» к настоящей лекции).

Своеобразие сборника 1863 года (Стихотворения А.А. Фета. Ч. 1–2. Москва) состоит в том, что он, во-первых, издавался без редактора; во-вторых, включал переводы из античных и современных европейских поэтов; вошёл в книгу и цикл переводов из Гафиза. Книга 1863 года была, по сути дела, прощальной - Фет не вписывался в непоэтическую атмосферу 1860-х годов и практически уходил из литературы. И судьба этого сборника подтвердила несвоевременность Фета - 2400 экземпляров так и не были проданы до конца жизни поэта. М.Е. Салтыков-Щедрин отметил “слабое присутствие сознания” в “полудетском миросозерцании” поэта (Щедрин . С. 383), Д.И. Писарев и В.А. Зайцев всячески упражнялись в остроумии по поводу Фета, а сам Фет стал заниматься хозяйством.

Фет не сломался и не примирился с духом времени. “Если у меня есть что-то общее с Горацием и Шопенгауэром, то это беспредельное их презрение к умственной черни на всех ступенях и функциях <…> Мне было бы оскорбительно, если бы большинство понимало и любило мои стихотворения: это было бы только доказательством, что они неизменны и плохи” (Письмо к В.И. Штейну, 1887. Цит. по: Бухштаб . С. 51). Но в 1880-е годы начинает возрождаться интерес к поэзии, Фет пишет всё больше, и с 1883 года начинают выходить отдельные выпуски «Вечерних огней». В 1891 году вышел четвёртый, а пятый был подготовлен, но при жизни поэта не вышел (подробнее об этих сборниках см. ВО , комментарии). У Фета опять появляются советчики - Н.Н. Страхов и В.С. Соловьёв. Именно здесь, в предисловии к третьему выпуску «Вечерних огней», Фет излагает свои взгляды на поэзию, на отношения поэта и общества, поэзии и жизни.

Поэтический мир Фета

Вслед за Жуковским и Тютчевым (при всей разнице между их поэтическими декларациями) Фет уже в ранних стихах утверждает невыразимость Божьего мира и внутреннего мира человека в слове.

О, если б без слова
Сказаться душой было можно!

(«Как мошки зарёю...», 1844)*

* Если цитата содержит первую строчку стихотворения, в скобках указывается только год (в ломаных скобках - датировка редакторов издания); если цитируются не первые строки, в скобках приводятся начальная строка стихотворения и дата.

Этот мотив сохранится и в позднем творчестве.
Как беден наш язык! - Хочу и не могу, -
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
(1887)

Не случайно в стихах Фета так много неопределённых местоимений и наречий - они выражают мечты, сны, грёзы лирического героя - самые характерные его состояния.

Я долго стоял неподвижно,
В далёкие звёзды вглядясь, -
Меж теми звездами и мною
Какая-то связь родилась.

Я думал... не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звёзды тихонько дрожали,
И звёзды люблю я с тех пор...
(1843)

Рядом со словами типа: “какая-то”, “куда-то”, “кто-то” часто встречаются в стихах Фета глаголы с отрицательной частицей: “ничего не скажу”, “не встревожу”, “не решусь” (всё это - из стихотворения «Я тебе ничего не скажу...», 1885), “не помню”, “не знаю” и т.п. Важно впечатление (уже современники заговорили об “импрессионизме” поэзии Фета). Как и Жуковский, Фет не столько изображает, сколько передаёт субъективное состояние лирического героя; его чувством окрашен пейзаж, его не до конца внятные ощущения определяют отрывочность, фрагментарность Фетовых стихов.

Ярким солнцем в лесу пламенеет костёр,
И, сжимаясь, трещит можжевельник;
Точно пьяных гигантов столпившийся хор,
Раскрасневшись, шатается ельник ...

В этом стихотворении 1859 года с ночью связаны слова “пламенеет”, “ярким солнцем”, “прогрело”, “искры”, а с днём - “скупо”, “лениво”, “мерцающий”, “туман”, “почернеет”; разумеется, речь идёт не о традиционном и общепонятном восприятии природы, а о субъективном, нередко парадоксальном ощущении лирического героя (сходно изображена зимняя ночь в стихотворении «На железной дороге», 1860). При этом повод к стихотворению, тема его объявляются Фетом неважными; Я.П. Полонский вспоминал: “Фет <…> бывало, говорил мне: «К чему искать сюжета для стихов; сюжеты эти на каждом шагу, - брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, вот тебе и сюжеты»” (Полонский . С. 424).

По-видимому, с мимолётностью “отдельных душевных движений, настроений, отттенков чувств” (Бухштаб . С. 76) связана и “безглагольность” некоторых его стихотворений (см. об этом: Гаспаров ). Поэт словно отказывается от попытки словом выразить свои ощущения, передать другому свои чувства. Это можно сделать лишь звуком - навеять другому на душу то, что чувствуешь сам.

П.И. Чайковский писал о Фете: “Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область <…> Это не просто поэт, а скорее поэт-музыкант , как бы избегающий даже таких тем, которые легко поддаются выражению словом...” (К.Р. Переписка . С. 52). Узнав об этом отзыве, Фет написал своему корреспонденту: “Чайковский <...> как бы подсмотрел то художественное направление, по которому меня постоянно тянуло и про которое покойный Тургенев говаривал, что ждёт от меня стихотворения, в котором окончательный куплет надо будет передавать безмолвным шевелением губ. <...> Меня всегда из определённой области слов тянуло в неопределённую область музыки...” (Там же . С. 300). Музыкальность поэзии Фета заключается не только в том, что многие его стихи положены на музыку, и не только в том, что во многих из них музыка, пение - основная тема, но в самой структуре его стихотворений.

Это прежде всего звукопись.
Зреет рожь под жаркой нивой,
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.
(1859)

И меняется звуков отдельный удар;
Так ласкательно шепчут струи,
Словно робкие струны воркуют гитар,
Напевая призывы любви.
(«Благовонная ночь, благодатная ночь...», 1887)

Музыкальный ритм создаётся не только звуковыми повторами, но и лексическими.

Нет, не жди ты песни страстной,
Эти звуки - бред неясный,
Томный звон струны;
Но, полны тоскливой муки,
Навевают эти звуки
Ласковые сны.

Звонким роем налетели,
Налетели и запели
В светлой вышине.
Как ребёнок им внимаю,
Что сказалось в них - не знаю,
И не нужно мне.

Поздним летом в окна спальной
Тихо шепчет лист печальный,
Шепчет не слова;
Но под лёгкий шум берёзы
К изголовью, в царство грёзы
Никнет голова.
(1858)

Слова: “звуки”, “налетели”, “шепчет”, повторяясь, создают мелодию стихотворения - тем, в частности, что появляется внутренняя рифма. Можно заметить в стихах Фета и синтаксические повторы - чаще всего в вопросительных или восклицательных предложениях.

Последний звук умолк в лесу глухом,
Последний луч погаснул за горою, -
О, скоро ли в безмолвии ночном,
Прекрасный друг, увижусь я с тобою?
О, скоро ли младенческая речь
В испуг моё изменит ожиданье?
О, скоро ли к груди моей прилечь
Ты поспешишь, вся трепет, вся желанье?

Часто повторяются целые строчки и даже строфы - создаётся кольцевая композиция («Фантазия», «Свеж и душист твой роскошный венок...»), смысл которой не исчерпывается, как мне кажется, романсной интонацией; поэт как бы раскрывает, разворачивает мгновение, останавливает его, показывая громадный смысл одного лишь мига в жизни природы или человека. Так, в стихотворении «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали...» повторы (“что ты одна - любовь”, “тебя любить, обнять и плакать над тобой”) выражают, кажется, одну мысль: всё, что протекло между двумя встречами, “много лет, томительных и скучных”, не стоят одного мгновения полноты жизни, полноты, вызванной пением женщины (сравнение этого стихотворения с пушкинским «Я помню чудное мгновенье...» см.: ВО . С. 575–576 - статья: Благой Д.Д. Мир как красота. То же в кн.: Благой Д.Д. Мир как красота. О «Вечерних огнях» А.Фета. М., 1975. С. 64–65).

Не менее оригинален Фет и в метрике; многие его открытия будут подхвачены поэтами XX века. Одним из первых Фет обращается к верлибру.

Чаще всего мне приятно скользить по заливу
Так - забываясь
Под звучную меру весла,
Омочённого пеной шипучей, -
Да смотреть, много ль отъехал
И много ль осталось,
Да не видать ли зарницы?
(«Я люблю многое, близкое сердцу...», 1842)

Очень часты у Фета строфы с чередованием коротких и длинных строк, причём впервые в русской поэзии появляются строфы, где короткий стих предшествует длинному.

Сад весь в цвету,
Вечер в огне,
Так освежительно-радостно мне!
Вот я стою,
Вот я иду,
Словно таинственной речи я жду.
Эта заря,
Эта весна
Так непостижна, зато так ясна!
Счастья ли полн,
Плачу ли я,
Ты - благодатная тайна моя.
(1884)

Фет чередует не только разностопные строки, но и написанные разными размерами - анапестом и дактилем («Только в мире и есть, что тенистый...», 1883), ямбом и амфибрахием («Давно в любви отрады мало...», 1891); одним из первых русских поэтов он обращается к дольнику («Свеча нагорела. Портреты в тени...», 1862).

В особенностях рифмовки поэт столь же смелый экспериментатор: рифмует нечётные строки, оставляя чётные без рифмы («Как ясность безоблачной ночи...», 1862), рифмует чётные при нерифмованных нечётных - так называемый “гейневский стих” («Я долго стоял неподвижно...», 1843), рифмует два смежных стиха, оставляя без рифмы следующую пару («Что ты, голубчик, задумчив сидишь...», 1875), даёт часть строф с рифмами, часть - без рифм.

Сады молчат. Унылыми глазами
С унынием в душе гляжу вокруг;
Последний лист размётан под ногами,
Последний лучезарный день потух.
Лишь ты один, со смертью общей споря,
Темно-зелёный тополь, не увял
И, трепеща по-прежнему листами,
О вешних днях лепечешь мне как друг...
(«Тополь», 1859; первая редакция)

Не менее дерзок, смел, непривычен Фет и в лексике своих стихотворений, точнее - в словосочетаниях, им используемых: “душа замирающих скрипок”, “тоскливая тайна” («Весеннее небо глядится...», 1844), “тающая скрипка” («Улыбка томительной скуки...», 1844); “А там за стенами, как чуткий сон легки, // С востока яркого всё шире дни летели...” («Больной», 1855). Эта непривычность остро ощущалась современниками - так, по поводу стихотворения «На двойном стекле узоры...» (1847) О.Сенковский глумливо замечал: “...На стекле мороз чертит узоры, а девушка умна, и г. Фет любит созерцать утомления <...> Я не понимаю связи между любовью и снегом” (цит. по: Бухштаб . С. 82).

Фет никогда не признавал за искусством каких бы то ни было целей, кроме воспевания красоты.

Только песне нужна красота,
Красоте же и песен не надо.
(«Только встречу улыбку твою...», 1873)

Скучно мне вечно болтать о том, что высоко, прекрасно;
Все эти толки меня только к зевоте ведут...
Бросив педантов, бегу с тобой побеседовать, друг мой;
Знаю, что в этих глазах, чёрных и умных глазах,
Больше прекрасного, чем в нескольких стах фолиантах,
Знаю, что сладкую жизнь пью с этих розовых губ.
Только пчела узнаёт в цветке затаённую сладость,
Только художник на всём чует прекрасного след.

Отсюда устойчивая тема поэзии Фета: особая роль поэта, великое назначение искусства - воспеть и тем самым сохранить красоту. “Избранный певец” у Фета - служитель красоты, её жрец; с темой поэта связан у Фета мотив полёта, высоты - “одной волной подняться в жизнь иную...” («Одним толчком согнать ладью живую...», 1887), “душа <...> летит, куда несёт крыло...” («Всё, всё моё, что есть и прежде было...», 1887), “...воздушною дорогой - И в вечность улетим” («Майская ночь», 1870). В стихотворении «Псевдопоэту» (1866) программа Фета выражена резко, полемически и художественно последовательно.

Молчи, поникни головою,
Как бы представ на страшный суд,
Когда случайно пред тобою
Любимца муз упомянут!

На рынок! Там кричит желудок,
Там для стоокого слепца
Ценней грошовый твой рассудок
Безумной прихоти певца.

Там сбыт малёванному хламу,
На этой затхлой площади, -
Но к музам, к чистому их храму,
Продажный раб, не подходи!

Влача по прихоти народа
В грязи низкопоклонный стих,
Ты слова гордого свобода
Ни разу сердцем не постиг.

Не возносился богомольно
Ты в ту свежеющую мглу,
Где беззаветно лишь привольно
Свободной песне да орлу.

Пространство истинного поэта - чистый храм муз, “свежеющая мгла”, в которую можно лишь “вознестись”; он свободен, как орёл (вспомним пушкинское: “душа поэта встрепенётся, как пробудившийся орёл”). Словарь для псевдопоэта: “рынок”, “желудок”, “грошовый рассудок”, “малёванный хлам”, “грязь”, “низкопоклонный стих”. Толпа, народ - “стоокий слепец”; служение ему никогда не будет уделом истинного поэта.

И ещё одно выражение стоит отметить - “безумная прихоть певца”. Творчество, по Фету, несознательно, интуитивно; поэт это резко сформулировал в статье «О стихотворениях Ф.Тютчева» (1859): “Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик. Но рядом с подобной дерзостью в душе поэта должно неугасимо гореть чувство меры” (Фет . 2. С. 156). Как видим, дерзость и безумие лирического поэта сдерживается всё же не мыслью, а чувством меры. О бессознательности творчества говорится и в стихах.

...Не знаю сам, что буду
Петь, - но только песня зреет.
(«Я пришёл к тебе с приветом...», 1843)

Эпитет “безумный” часто встречается и в стихах, и в прозе Фета - и всегда с положительным оттенком. Но экстатичность поэзии не исключает, по Фету, а требует зоркости - “зоркости в отношении к красоте” («О стихотворениях Ф.Тютчева»). И в любовных стихотворениях Фета тема красоты - главная.

Кому венец: богине ль красоты
Иль в зеркале её изображенью?
Поэт смущён, когда дивишься ты
Богатому его воображенью.
Не я, мой друг, а Божий мир богат,
В пылинке он лелеет жизнь и множит,
И что один твой выражает взгляд,
Того поэт пересказать не может.
(1865)

В любви поэт находит ту же полноту чувства жизни, что и в природе и в искусстве. Но любовное чувство изображается в стихах Фета так же фрагментарно, отрывочно, неопределённо, как и другие состояния души лирического героя. Миг, мгновение - вот художественное время любовной лирики Фета, причём часто эти мгновения принадлежат воспоминаниям, это - воскрешённое поэтом прошлое («Когда мои мечты за гранью прошлых дней...», 1844).

Не жизни жаль с томительным дыханьем, -
Что жизнь и смерть?
А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя.

Литература

Блок Г. Рождение поэта. Повесть о молодости Фета. По неопубликованным материалам. Л., 1924.

Бухштаб Б.Я. А.А. Фет. Очерк жизни и творчества. Л., 1990.

Афанасий Фет. Вечерние огни. М., 1979.

Гаспаров М.Л. Фет безглагольный // Гаспаров М.Л. Избранные статьи. М., 1995.

Дружинин А.В. Повести. Дневник. М., 1986.

Кожинов В.В. О тайнах происхождения Афанасия Фета // Проблемы изучения жизни и творчества А.А. Фета. Курск, 1993. С. 322–328.

К.Р. Избранная переписка. СПб., 1999.

Летопись жизни А.А. Фета // А.А. Фет. Традиции и проблемы изучения. Курск, 1985.

Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1982.

Полонский Я.П. Мои студенческие воспоминания // Полонский Я.П. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 2.

Розенблюм Л.М. А.Фет и эстетика “чистого искусства” // Вопросы литературы. 2003. Вып. 2. С. 105–162.

Русские писатели о литературе: В 3 т. Л., 1939. Т. 1.

Садовской Б. Кончина А.А. Фета // Садовской Б. Ледоход. Статьи и заметки. Пгр., 1916. То же: Исторический вестник. 1915. Апрель. С. 147–156 (в журнале напечатана фотография поэта в гробу) (ИВ. )

Садовской Б. А.А. Фет // Садовской Б. Лебединые клики. М., 1990. То же: Садовской Б. Русская камена. М., 1910.

Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1968. Т. 5.

Страхов Н.Н. Несколько слов памяти Фета // Фет А.А. Полное собр. соч. СПб., 1912. Т. 1.

Сухих И.Н. Шеншин и Фет: жизнь и стихи // Фет Афанасий. Стихотворения. СПб, 2001 (Новая «Библиотека поэт»а. Малая серия).

Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями: В 2 т. М., 1978.

Толстой С.Л. Очерки былого. М., 1956.

Фет в переписке с И.П. Борисовым // Литературная мысль. Вып. 1. Пгр., 1923 (ЛМ. )

Фет А. Мои воспоминания (1848–1889). Репринтное воспроизведение издания 1890 г. М., 1992. Ч. 1–2 (МВ. )

Фет А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. М., 2001.

Фет А. Ранние годы моей жизни. Репринтное воспроизведение издания 1893 г. М., 1992.

Фет А.А. Собрание сочинений и писем. Стихотворения и поэмы 1839–1863 гг. СПб., 2002.

Фет А.А. Соч.: В 2 т. Вступительная статья и комментарии А.Е. Тархова. М., 1982.

Шеншина В. А.А. Фет-Шеншин. Поэтическое миросозерцание. М., 1998 (Глава «А.Фет как метафизический поэт» напечатана также в сб. «А.А. Фет. Поэт и мыслитель». М., 1999).

Вопросы и задания для самопроверки

• Прочтите рассказ А.П. Чехова «В усадьбе». Какое отношение, на ваш взгляд, он имеет к герою нашей лекции? (После того как вы попытаетесь ответить самостоятельно, посмотрите статью И.Н. Сухих - Сухих . С. 27).
• Сравните раннюю и позднюю редакции стихотворения «Шёпот, робкое дыханье…» (Фет. 2002. С. 198) или стихотворения «Фантазия» (Там же . С. 76), или стихотворения «Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый…» (Там же . С. 88–89).
• Разберите стихотворение «Жизнь пронеслась без явного следа…». Как проявилась в этом стихотворении близость Фета к тютчевскому поэтическому миру?
• Какую из указанных в списке работ о Фете вы рекомендовали бы своим ученикам?

Контрольная работа № 1

Для слушателей курсов повышения квалификации «Русская поэзия второй половины XIX века на уроках литературы в 10-м классе»

Уважаемые слушатели курсов повышения квалификации!

Контрольная работа № 1 представляет собой перечень вопросов и заданий. Эта работа подготовлена по материалам трёх первых лекций. Оценка контрольной работы будет производиться по системе “зачёт/незачёт”. Для того чтобы работа была зачтена, необходимо правильно ответить не менее чем на три вопроса.

Пожалуйста, выполните данную контрольную работу и не позднее 15 ноября вышлите её в Педагогический университет «Первое сентября» по адресу: 121165, Москва, ул. Киевская, д. 24.

Мы просим использовать именно бланк, напечатанный в газете, или его ксерокопию.

Если у вас имеются вопросы по этой работе или по курсу в целом, пожалуйста, запишите их в поле «Комментарий». Вы получите ответы вместе с проверенной контрольной работой.

Фамилия*:

Отчество*:

Идентификатор*: (указан в вашей персональной карточке)

Если вам пока не известен ваш идентификатор, не заполняйте это поле.

* Пожалуйста, заполните эти поля печатными буквами.

Задания

1. Проанализируйте стихотворение Тютчева «День и ночь» - стихотворный размер, лексику, синтаксис, композицию стихотворения; сформулируйте основные мотивы этого стихотворения и его связи с другими стихами поэта.

2. Проанализируйте стихотворение Фета «На заре ты её не буди...» - стихотворный размер, лексику, синтаксис, композицию стихотворения; сформулируйте основные мотивы этого стихотворения и его связи с другими стихами поэта.

3. В качестве задания классу выберите два стихотворения двух поэтов для сравнения; укажите подробно, что вы хотели бы получить в качестве результата работы.

4. В качестве задания выберите одно стихотворение Тютчева или Фета для разбора; дайте план разбора и укажите, что вы хотели бы получить как результат работы.

5. Выберите два-три фрагмента из наиболее подходящих, на ваш взгляд, работ о Тютчеве и Фете для литературоведческого изложения.

6. Сделайте комментированный конспект одной из статей о Тютчеве (Тургенева, Некрасова, Вл. Соловьёва или др.).

И др.) и дактилических рифм. Если раньше 3-сложниками пользовались только в малых жанрах, то Некрасов и другие поэты пишут ими также большие стихотворения и поэмы (III, , , ). 3-сложники становятся универсальными. Если в XVIII в. ямбы составляли более 80% всех стихотворных строк, а 3-сложники менее 1 %, если в первой четверти XIX в. - соответственно 3/4 и около 4%, то в рассматриваемый период ямбы - около 2/3, 3-сложники - 13% { }. А у Некрасова ямбы - около 1/2, 3-сложники - около 1/3. 3-сложники преобладают 3-стопные (III, , , , , , , , ), реже 4-стопные (III, , , ) и чередование различных стопностей; 5-стопные единичны (III, ).

Сравнив приведенные здесь 3-стопные анапесты Некрасова (III, , , , , , ), можно увидеть, как разнообразны они ритмически и интонационно - от стиха песенного до разговорного.

Дактилические рифмы в 40-х годах употреблялись еще чаще в комическом стихе, куплетном или фельетонном, например в 3-стопном ямбе с перекрестным чередованием с мужскими: А?бА?б (III, ). С середины века дактилические рифмы становятся столь же универсальными, как и женские (III, , , , , , , , , ). Единственный размер, к которому они не прививались, - 4-стопный ямб. В виде единичного эксперимента они появляются даже в александрийском стихе, вместо женских (III, ).

Опыты подражания народному стиху становятся малочисленными - и только в малых жанрах (III, , , ). Со второй трети XIX в. подражание русской народной песне многими чертами начинает сближаться с цыганским романсом (ср. II, , ; III, ). Наиболее органично усвоивший поэтику фольклора поэт, Некрасов, впитал народно-поэтическую лексику, синтаксис, образность, но из особенностей народного стиха воспринял лишь дактилические рифмы - и сделал их достоянием стиха литературного.

Некрасов - единственный поэт XIX в., 15 раз допустивший пропуски метрического ударения (трибрахии) в 3-сложниках (III, , , ), которые разовьются спустя полвека. У Некрасова же встречаются перебои метра, предвосхищающие достижения поэтов XX в., в частности Маяковского. В нескольких произведениях он среди обычных 3-сложников допускает стяжения, вводя отдельные дольниковые стихи (III, , ); или выделяет концовку, ставя дактиль вместо анапеста (III, ); или добавляет лишний слог, превращая дактиль в тактовик - при этом, опять-таки, в «дактилический» тактовик вместо анапеста (III, ).

Немногие современники оценили эти новшества. Редактор первого посмертного издания Некрасова поправлял мнимые ошибки поэта. Н. Г. Чернышевский справедливо писал: «Обыкновенный повод к поправкам подает ему «неправильность размера»; а на самом деле размер стиха, поправляемого им, правилен. Дело в том, что Некрасов иногда вставляет двусложную стопу в стих пьесы, писанной трехсложными стопами; когда это делается так, как делает Некрасов, то не составляет неправильности. Приведу один пример. В «Песне странника» Некрасов написал:

Уж я в третью: мужик! Что ты бабу бьешь?

В «Посмертном издании» стих поправлен:

…что ты бабу-то бьешь?

Некрасов не по недосмотру, а преднамеренно сделал последнюю стопу стиха двусложною: это дает особую силу выражению. Поправка портит стих».

Немногочисленны, но чрезвычайно выразительны метрические перебои у Тютчева, притом в наиболее традиционном, а поэтому самом консервативном размере - 4-стопном ямбе (III, , ). Новаторство Некрасова и Тютчева было по достоинству оценено в наши дни, на фоне Блока, Маяковского и Пастернака, когда стали привычными и дольники, и тактовики, и трибрахии, и метрические перебои. Единичные примеры свободного стиха (III, ) - предвестие XX в.

Рифма . В этот период начинает развиваться приблизительная рифма (берёза - слёзы ); теоретически ее обосновал и часто применял во всех жанрах А. К. Толстой (III, , ), но основным фоном остается рифма точная. Лирика, фольклорные стилизации удовлетворяются привычными рифмами, в дактилических особенно высок процент грамматических: утеше?ния - спасе?ния и т. п.

В сатире часты рифмы составные, с именами собственными, варваризмами (III, , , ). Д. Д. Минаева прозвали королем рифмы: его каламбурные рифмы, как и составные рифмы Некрасова-фельетониста, предвосхищают достижения Маяковского.

Большее значение, чем в предшествующий период, начинает приобретать звуковая инструментовка стиха, в частности внутренняя рифма (III, , , , , , , , ).

Строфика . Возрастает удельный вес строфических произведений. Если в XVIII и первой четверти XIX в. их количество составляло приблизительно треть всех стихотворных произведений, то теперь заметно превышает половину { }. Преобладают 4-стишия. Огромные сложные строфы, как у Державина и Жуковского, сходят на нет. Зато виртуозно варьируются у Фета и некоторых других поэтов 6-стишия (III, , , , , , ), 8-стишия (III, , , ), необычны нечетные строфы (III, , , ), даже 4-стишия звучат необычно (III, ). Особо надо отметить строфы с холостыми стихами. Встречаются два типа. Один - 4-стишие с зарифмованными только четными стихами хаха (III, , ), ставшее с середины века под влиянием переводов из Гейне очень популярным. Другой - индивидуальные строфы. У раннего Тютчева они были похожи на державинские (III, , ), у Фета - своеобразны (III, , ).

Продолжают развиваться разностопные строфы, прежде всего - 4-стишия (III, , , , ). Крайняя степень контрастной разностопности - рифма-эхо (III, ) и соединение в строфе разных метров (III, ) - пока только в сатире.

Учащаются примеры строфического вольного стиха (III, , ). Сонет отходит на задний план; из других твердых форм неожиданно появляется секстина - у Л. А. Мея (III, ), Л. Н. Трефолева. В отличие от канонической формы, обе они - рифмованные.

Необыкновенные строфоиды белого 3-стопного ямба создает Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо» и в стихотворении «Зеленый шум» (III, ), писавшемся одновременно с началом поэмы. Чередование дактилических и мужских клаузул не задано моделью строфы, а зависит от синтаксического строя. Внутри одного предложения, которое может охватывать в поэме от 2 до 7 стихов (в стихотворении от 2 до 5), все окончания дактилические; конец фразы обозначается мужской клаузулой. Это столь же индивидуальная структура, как, например, онегинская строфа, и если встречается у кого-либо, то звучит ритмической цитатой.

Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь - и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.

То глас ее; он нудит нас и просит…
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.

Небесный свод; горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, -
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.

2. Двум сестрам

Обеих вас я видел вместе -
И всю тебя узнал я в ней…
Та ж взоров тихость, нежность гласа,
Та ж прелесть утреннего часа,
Что веяла с главы твоей!

И всё, как в зеркале волшебном,
Всё обозначилося вновь:
Минувших дней печаль и радость,
Твоя утраченная младость,
Моя погибшая любовь!

3. Безумие

Там, где с землею обгорелой
Слился, как дым, небесный свод, -
Там в беззаботности весе?лой
Безумье жалкое живёт.

Под раскаленными лучами,
Зарывшись в пламенных песках,
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.

То вспрянет вдруг и, чутким ухом
Припав к растреснутой земле,
Чему-то внемлет жадным слухом
С довольством тайным на челе.

И мнит, что слышит струй кипенье,
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из земли исход!..

Пусть сосны и ели
Всю зиму торчат,
В снега и метели
Закутавшись, спят.
Их тощая зелень,
Как иглы ежа,
Хоть ввек не желтеет,
Но ввек не свежа.

Мы ж, легкое племя,
Цветем и блестим
И краткое время
На сучьях гостим.
Всё красное лето
Мы были в красе,
Играли с лучами,
Купались в росе!..

Но птички отпели,
Цветы отцвели,
Лучи побледнели,
Зефиры ушли.
Так что же нам даром
Висеть и желтеть?
Не лучше ль за ними
И нам улететь!

О буйные ветры,
Скорее, скорей!
Скорей нас сорвите
С докучных ветвей!
Сорвите, умчите,
Мы ждать не хотим,
Летите, летите!
Мы с вами летим!..

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими - и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, -
Питайся ими - и молчи.

Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью - и молчи!..

6. Весеннее успокоение

(Из Уланда)

О, не кладите меня
В землю сырую -
Скройте, заройте меня
В траву густую!

Пускай дыханье ветерка
Шевелит травою,
Свирель поет издалека,
Светло и тихо облака
Плывут надо мною!..

7. Сон на море

И море и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне.
Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы.
Я в хаосе звуков лежал оглушен,
Но над хаосом звуков носился мой сон.
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой.
В лучах огневицы развил он свой мир -
Земля зеленела, светился эфир,
Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,
И сонмы кипели безмолвной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц,
По высям творенья, как бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял.
Но все грезы насквозь, как волшебника вой,
Мне слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.

Душа моя - Элизиум теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни помыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю не причастных.

Душа моя, Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобою!
Меж вами, призраки минувших, лучших дней
И сей бесчувственной толпою?..

10. День и ночь

На мир таинственный духо?в,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканый
Высокой волею богов.
День - сей блистательный покров -
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!

Но меркнет день - настала ночь;
Пришла, и с мира рокового
Ткань благодатную покрова
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами -
Вот отчего нам ночь страшна!

11. Русской женщине

Вдали от солнца и природы,
Вдали от света и искусства,
Вдали от жизни и любви
Мелькнут твои младые годы,
Живые помертвеют чувства,
Мечты развеются твои…

И жизнь твоя пройдет незрима,
В краю безлюдном, безымянном,
На незамеченной земле, -
Как исчезает облак дыма
На небе тусклом и туманном,
В осенней беспредельной мгле…

Как дымный столп светлеет в вышине! -
Как тень внизу скользит неуловима!..
«Вот наша жизнь, - промолвила ты мне, -
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма…»

Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой…
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые, -
Льетесь, как льются струи дождевые
В осень глухую, порою ночной.

14. Поэзия

Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с небес слетает к нам -
Небесная к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре -
И на бунтующее море
Льет примирительный елей.

Не знаю я, коснется ль благодать
Моей души болезненно-греховной,
Удастся ль ей воскреснуть и восстать,
Пройдет ли обморок духовный?

Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
Мне благодатью ты б была -
Ты, ты, мое земное провиденье!..

16. Последняя любовь

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!

Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье,
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.

Между 1852 и 1854

Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора -
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…

Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто всё - простор везде, -
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь -
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле…

Природа - сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.

19. (В дороге)

Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.

Вспомнишь обильные страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.

Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь родное далекое,
Слушая ропот колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.

Отсутствующими очами
Увижу я незримый свет,
Отсутствующими ушами
Услышу хор немых планет.
Отсутствующими руками
Без красок напишу портрет.
Отсутствующими зубами
Съем невещественный паштет,
И буду рассуждать о том
Несуществующим умом.

Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!

Играючи, расходится
Вдруг ветер верховой:
Качнет кусты ольховые,
Подымет пыль цветочную,
Как облако, - всё зелено:
И воздух, и вода!

Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!

Скромна моя хозяюшка
Наталья Патрикеевна,
Водой не замутит!
Да с ней беда случилася,
Как лето жил я в Питере…
Сама сказала, глупая,
Типун ей на язык!

В избе сам-друг с обманщицей
Зима нас заперла,
В мои глаза суровые
Глядит - молчит жена.
Молчу… а дума лютая
Покоя не дает:
Убить… так жаль сердечную!
Стерпеть - так силы нет!
А тут зима косматая
Ревет и день и ночь:
«Убей, убей изменницу!
Злодея изведи!
Не то весь век промаешься,
Ни днем, ни долгой ноченькой
Покоя не найдешь.
В глаза твои бесстыжие
Соседи наплюют!..»
Под песню-вьюгу зимнюю
Окрепла дума лютая -
Припас я вострый нож…
Да вдруг весна подкралася…

Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!

Как молоком облитые,
Стоят сады вишневые,
Тихохонько шумят;
Пригреты теплым солнышком,
Шумят повеселелые
Сосновые леса;
А рядом новой зеленью
Лепечут песню новую
И липа бледнолистая,
И белая березонька
С зеленою косой!
Шумит тростинка малая,
Шумит высокий клен…
Шумят они по-новому,
По-новому, весеннему…

Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!

Слабеет дума лютая,
Нож валится из рук,
И всё мне песня слышится
Одна - в лесу, в лугу:
«Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И - бог тебе судья!»

62. О погоде. Крещенские морозы

(Отрывок)

«Государь мой! куда вы бежите?»
- «В канцелярию; что за вопрос?
Я не знаю вас!» - «Трите же, трите
Поскорей, бога ради, ваш нос!
Побелел!» - «А! весьма благодарен!»
- «Ну, а мой-то?» - «Да ваш лучезарен!»
- «То-то! - принял я меры…» - «Чего-с?»
- «Ничего. Пейте водку в морозы -
Сбережете наверно ваш нос,
На щеках же появятся розы!».

63. Недавнее время

(Отрывок)

Безобидные, мирные темы!
Не озлят, не поссорят они…
Интересами личными все мы
Занималися больше в те дни.
Впрочем, были у нас русофилы
(Те, что видели в немцах врагов),
Наезжали к нам славянофилы,
Светский тип их тогда был таков:
В Петербурге шампанское с квасом
Попивали из древних ковшей,
А в Москве восхваляли с экстазом
Допетровский порядок вещей,
Но, живя за границей, владели
Очень плохо родным языком,
И понятья они не имели
О славянском призваньи своем.
Я однажды смеялся до колик,
Слыша, как князь NN говорил:
«Я, душа моя, славянофил».
- «А религия ваша?» - «Католик».

Смолкли честные, доблестно павшие,
Смолкли их голоса одинокие,
За несчастный народ вопиявшие,
Но разнузданы страсти жестокие.

Вихорь злобы и бешенства носится
Над тобою, страна безответная.
Всё живое, всё доброе косится…
Слышно только, о ночь безрассветная!

Среди мрака, тобою разлитого,
Как враги, торжествуя, скликаются,
Как на труп великана убитого
Кровожадные птицы слетаются,
Ядовитые гады сползаются…

Между 1872 и 1874

<Из Гейне>

Как трепещет, отражаясь
В море плещущем, луна;
А сама идет по небу
И спокойна и ясна, -
Так и ты идешь, спокойна
И ясна, своим путем;
Но дрожит твой светлый образ
В сердце трепетном моем.

Говорят, весна пришла,
Ярки дни и ночь тепла;
Луг зеленый весь в цветах,
Соловьи поют в лесах.
Я хожу среди лугов -
Я ищу твоих следов;
В чаще слушаю лесной,
Не раздастся ль голос твой.

Где ж весна и где цветы?
Их срывать не ходишь ты.
Где же песня соловья?
Не слышна мне речь твоя…
Не пришла еще весна.
День угрюм, ночь холодна.
Поле иней куют,
Птицы плачут, не поют.

67. Эпиграммы

НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Много у нас толковали в журналах о прессе свободной.
Публика так поняла: гни нас свободно под пресс!

ВЗЫСКАНИЕ

Каторгу даже и казнь именуют указы взысканьем:
Взыскан (так понимай!) царскою милостью ты.

Я не поэт - и, не связанный узами
С музами,
Не обольщаюсь ни лживой, ни правою
Славою.
Родине предан любовью безвестною,
Честною,
Не воспевая с певцами присяжными,
Важными
Злое и доброе, с равными шансами,
Стансами,
Я положил свое чувство сыновнее
Всё в нее.

Но не могу же я плакать от радости
С гадости,
Или искать красоту в безобразии
Азии,
Или курить в направлении заданном
Ладаном,
То есть - заигрывать с злом и невзгодами
Одами.

С рифмами лазить особого счастия
К власти я
Не нахожу - там какие бы ни были
Прибыли.
Рифмы мои ходят поступью твердою,
Гордою,
Располагаясь богатыми парами -
Барами!

Ну, не дадут мне за них в Академии
Премии,
Не приведут их в примерах пиитики
Критики:
«Нет ничего, мол, для «чтенья народного»
Годного,
Нет возносящего душу парения
Гения,
Нету воинственной, храброй и в старости,
Ярости
И ни одной для Петрушки и Васеньки
Басенки».

Что ж? Мне сама мать-природа оставила
Правила,
Чувством простым одарив одинаково
Всякого.
Если найдут книжку с песнями разными
Праздными
Добрые люди внимания стоящей -
Что еще?
Если ж я рифмой свободной и смелою
Сделаю
Кроме того впечатленье известное,
Честное, -
В нем и поэзия будет обильная,
Сильная
Тем, что не связана даже и с музами
Узами.

(Отрывок)

От германского поэта
Перенять не в силах гений,
Могут наши стихотворцы
Брать размер его творений.

Пусть рифмует через строчку
Современный русский Гейне,
А в воде подобных песен
Можно плавать, как в бассейне.

Я стихом владею плохо,
Но - клянусь здесь перед всеми -
Напишу я тем размером
Каждый вечер по поэме,

Каждый вечер по поэме,
Без усидчивой работы,
Где сплетутся через строку
Вместе с рифмами остроты.

70. Эпиграммы

В ресторане ел суп сидя я,
Суп был сладок, как субсидия,
О которой сплю и думаю,
Соблазняем круглой суммою.

Нельзя довериться надежде,
Она ужасно часто лжет:
Он подавал надежды прежде,
Теперь доносы подает.

Я не гожусь, конечно, в судьи,
Но не смущен твоим вопросом.
Пусть Тамберлик берет do грудью,
А ты, мой друг, берешь do - носом.

В ФИНЛЯНДИИ

Область рифм - моя стихия,
И легко пишу стихи я;
Без раздумья, без отсрочки
Я бегу к строке от строчки,
Даже к финским скалам бурым
Обращаясь с каламбуром.

СВОИ ЛЮДИ

Вор про другого не скажет и в сторону:
«Вор он!..»
Глаза, известно, не выколет ворону
Ворон.

ЧИНОВНЫМ НЕМЦАМ

В России немец каждый,
Чинов страдая жаждой,
За них себя раз пять
Позволит нам распять.
По этой-то причине
Перед тобою, росс,
Он задирает нос
При ордене, при чине:
Для немца ведь чины
Вкуснее ветчины.

ПОСЛЕ БЕНЕФИСА

«Чья же пьеса нынче шла?»
- «Александрова». - «Была
С шиком сыграна, без шика ли?»
- «С шиком, с шиком: громко шикали».

Б. М<АРКЕВИ>ЧУ

На днях, влача с собой огромных два портсака,
Приплелся он в вокзал; с лица струился пот…
«Ему не донести!» - вкруг сожалел народ,
И только лишь какой-то забияка
Сказал: «Не беспокойтесь - донесет!..»

В АЛЬБОМ КРУППУ-МЛАДШЕМУ, ПРИЕХАВШЕМУ В ПЕТЕРБУРГ

Ем ли суп из манных круп,
Или конский вижу круп -
Мне на ум приходит Крупп,
А за ним - большая масса,
Груда «пушечного мяса»…
Ах, да будет не тернист
Путь такого человека:
Он великий гуманист
Девятнадцатого века!

71. Рифмы и каламбуры

(Из тетради сумасшедшего поэта) I

Женихи, носов не весьте,
Приходя к своей невесте.

II

Ценят золото по весу,
А по шалостям - повесу.

III

Не ходи, как все разини,
Без подарка ты к Розине,
Но, ей делая визиты,
Каждый раз букет вези ты.

IV

Я, встречаясь с Изабеллою,
Нежным взглядом дорожу,
Как наградой, и, за белую
Ручку взяв ее, дрожу.

V

Черты прекрасные, молю я,
Изобрази мне, их малюя,
И я написанный пастелью
Портрет повешу над постелью.

VI

С нею я дошел до сада,
И прошла моя досада,
И теперь я весь алею,
Вспомнив темную аллею.

IX

Ты грустно восклицаешь: «та ли я?
В сто сантиметров моя талия…»
Действительно, такому стану
Похвал я выражать не стану.

XIII

В полудневный зной на Сене
Я искал напрасно сени,
Вспомнив Волгу, где, на сене
Лежа, слушал песню Сени:
«Ах, вы, сени мои, сени!..»

XIV

На пикнике, под тенью ели
Мы пили более, чем ели,
И, зная толк в вине и в эле,
Домой вернулись еле-еле.

72. Песня о Камаринском мужике

(Отрывок)

Как на улице Варваринской
Спит Касьян, мужик камаринский.
Борода его всклокочена
И дешевкою подмочена;
Свежей крови струйки алые
Покрывают щеки впалые.

Ах ты милый друг, голубчик мой Касьян!
Ты сегодня именинник, значит - пьян.
Двадцать девять дней бывает в феврале,
В день последний спят Касьяны на земле.
В этот день для них зеленое вино
Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно.

Февраля двадцать девятого
Целый штоф вина проклятого
Влил Касьян в утробу грешную,
Позабыл жену сердешную
И своих родимых деточек,
Близнецов двух, малолеточек.

Заломивши лихо шапку набекрень,
Он отправился к куме своей в курень.
Там кума его калачики пекла;
Баба добрая, румяна и бела,
Испекла ему калачик горячо
И уважила… еще, еще, еще.

73. На бедного Макара и шишки валятся

(Отрывок)

Макарам все не ладится. Над бедными Макарами
Судьба-злодейка тешится жестокими ударами.
У нашего крестьянина, у бедного Макарушки,
Ни денег нет на черный день, ни бабы нет сударушки.
По правде-то, и деньги есть: бренчит копейка медная,
И баба есть: лежит она, иссохшая и бледная.
Помочь бы ей, да чем помочь? Не по карману дороги
Все лекаря и знахари, лихие наши вороги…

74. На кладбище

Я лежу себе на гро?бовой плите,
Я смотрю, как ходят тучи в высоте,
Как под ними быстро ласточки летят
И на солнце ярко крыльями блестят.
Я смотрю, как в ясном небе надо мной
Обнимается зеленый клен с сосной,
Как рисуется по дымке облаков
Подвижной узор причудливых листов.
Я смотрю, как тени длинные растут,
Как по небу тихо сумерки плывут,
Как летают, лбами стукаясь, жуки,
Расставляют в листьях сети пауки…

Слышу я, как под могильною плитой.
Кто-то ежится, ворочает землей,
Слышу я, как камень точат и скребут
И меня чуть слышным голосом зовут:
«Слушай, милый, я давно устал лежать!
Дай мне воздухом весенним подышать,
Дай мне, милый мой, на белый свет взглянуть,
Дай расправить мне придавленную грудь.
В царстве мертвых только тишь да темнота,
Корни цепкие, да гниль, да мокрота,
Очи впавшие засыпаны песком,
Череп голый мой источен червяком,
Надоела мне безмолвная родня.
Ты не ляжешь ли, голубчик, за меня?»

Я молчал и только слушал: под плитой
Долго стукал костяною головой.
Долго корни грыз и землю скреб мертвец,
Копошился и притихнул наконец.
Я лежал себе на гро?бовой плите,
Я смотрел, как мчались тучи в высоте,
Как румяный день на небе догорал,
Как на небо бледный месяц выплывал,
Как летали, лбами стукаясь, жуки,
Как на травы выползали светляки…

75. Зимний пейзаж

Да, удивительные, право, шутки света
Есть в пейзаже зимнем, нам родном!
Так иногда равнина, пеленой снегов одета,
Богато зарумяненная солнечным лучом,
Какой-то старческою свежестью сияет.
Речонка быстрая, что по равнине протекает
И, кольцами, изгибами крутясь,
Глубокою зимой не замерзает, -
Вступает с небом в цветовую связь!
Небес зеленых яркая окраска
Ее совсем невероятно зеленит;
По снегу белому она, зеленая, бежит,
Зеленая, как изумруд, как ряска…

И так и кажется тогда, что перед нами
Земля и небо шутят, краски обменяв:
Сияет небо, свой румянец снегу передав,
Цвет зелени полей - он принят небесами,
И, как бы в память прошлого, как след следа,
Бежит по снегу белому зеленая вода.
О! если б можно было вам, равнины неба,
Приняв в себя все краски лета и весны,
Взять наши горести, сомненья, нужду хлеба -
Отдав взамен немного вашей тишины
И вашего покоя… нам они нужны!

Когда будете, дети, студентами,
Не ломайте голов над моментами,
Над Гамле?тами, Лирами, Кентами,
Над царями и президентами,
Над морями и над континентами,
Не якшайтеся там с оппонентами,
Поступайте хитро с конкурентами.
А как кончите курс эминентами
И на службу пойдете с патентами -
Не глядите на службе доцентами
И не брезгайте, дети, презентами!
Окружайте себя контрагентами,
Говорите всегда комплиментами,
У начальников будьте клиентами,
Утешайте их жен инструментами,
Угощайте старух пеперментами -
Воздадут вам за эти с процентами:
Обошьют вам мундир позументами,
Грудь украсят звезда?ми и лентами!..
А когда доктора с орнаме?нтами
Назовут вас, увы, пациентами
И уморят вас медикаментами…
Отпоет архиерей вас с регентами.
Хоронить понесут с ассистентами,
Обеспечат детей ваших рентами
(Чтоб им в опере быть абонентами)
И прикрают ваш прах монументами.

77. Бабье дело

На полосыньке я жала,
Золоты снопы вязала -
Молодая;
Истомилась, разомлела…
То-то наше бабье дело -
Доля злая!
Тяжела, - да ничего бы,
Коли в сердце нет зазнобы
Да тревоги;
А с зазнобой… толку мало!..
На снопах я задремала
У дороги.
Милый тут как тут случился,
Усмехнулся, наклонился,
Стал ласкаться,
Целовать… а полоса-то
Так осталась, недожата,
Осыпаться…
Муж с свекровью долго ждали:
«Клин-от весь, чай, - рассуждали -
Выжнет Маша».
А над Машей ночь темнела…
То-то наше бабье дело -
Глупость наша!..

Ф. И. Тютчев (1803 – 1873) Согласно Юрию Лотману, составляющее немногим более 400 стихотворений творчество Тютчева при всём его внутреннем единстве можно разделить на три периода:

1-й период - начальный, 1810-е - начало 1820-х годов, когда Тютчев создаёт свои юношеские стихи, архаичные по стилю и близкие к поэзии XVIII века.

2-й период - вторая половина 1820-х - 1840-е годы, начиная со стихотворения «Проблеск», в творчестве Тютчева заметны уже черты его оригинальной поэтики. Это сплав русской одической поэзии XVIII века и традиции европейского романтизма.

3-й период - 1850-е - начало 1870-х годов. Этот период отделён от предыдущего десятилетием 1840-х годов, когда Тютчев почти не пишет стихов. В этот период создаются многочисленные политические стихотворения (например, «Современное»), стихотворения «на случай» и пронзительный «денисьевский цикл». Журнал «Современник».

По мнению Ю. Н. Тынянова, небольшие стихотворения Тютчева - это продукт разложения объёмных произведений одического жанра, развившегося в русской поэзии XVIII века (Державин, Ломоносов). Он называет форму Тютчева «фрагментом», который есть сжатая до краткого текста ода. «Благодаря этому композиционные структуры у Тютчева максимально напряжены и выглядят гиперкомпенсацией конструктивных усилий» (Ю. Н. Чумаков). Отсюда же «образный преизбыток», «перенасыщенность компонентов различных порядков», позволяющие проникновенно передавать трагическое ощущение космических противоречий бытия.

Один из первых серьёзных исследователей Тютчева Л. В. Пумпянский считает наиболее характерной чертой поэтики Тютчева т. н. «дублеты» - повторяющиеся из стихотворения в стихотворение образы, варьирующие схожие темы «с сохранением всех главных отличительных её особенностей»:

- «Как океан объёмлет шар земной…»

Небесный свод, горящий славой звездной

Таинственно глядит из глубины, -

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

- «Лебедь»

Она, между двойною бездной,

Лелеет твой всезрящий сон -

И полной славой тверди звездной

Ты отовсюду окружен.

Это обусловливает тематическое и мотивное единство лирики Тютчева, составными частями которого выступают как раз тыняновские «фрагменты». Таким образом, по словам Романа Лейбова: … интерпретатор сталкивается с известным парадоксом: с одной стороны, «никакое отдельное стихотворение Тютчева не раскроется нам в всей своей глубине, если рассматривать его как самостоятельную единицу»… С другой стороны - тютчевский корпус откровенно «случаен», перед нами тексты, не прикрепленные институционально к словесности, не поддержанные авторской волей, отражающие гипотетическое «тютчевское наследие» заведомо неполно. «Единство» и «теснота» тютчевского поэтического наследия позволяют сопоставлять его с фольклором.

Весьма важным для понимания поэтики Тютчева является его принципиальная дистанцированность от литературного процесса, нежелание видеть себя в роли профессионального литератора и даже пренебрежение к результатам собственного творчества.

Тютчев не пишет стихов, записывая уже сложившиеся текстовые блоки. В ряде случаев мы имеем возможность наблюдать за тем, как идет работа над первоначальными вариантами тютчевских текстов: к смутному, часто оформленному тавтологически (ещё одна параллель с фольклорной лирикой) ядру Тютчев прилагает разного рода «правильные» риторические устройства, заботясь об устранении тавтологий, разъяснении аллегорических смыслов (тютчевский текст в этом смысле развёртывается во времени, повторяя общие черты эволюции поэтических приемов, описанные в работах А. Н. Веселовского, посвященных параллелизму - от нерасчленённого отождествления явлений разных рядов к сложной аналогии). Часто именно на позднем этапе работы над текстом (соответствующем закреплению его письменного статуса) местоименно вводится лирический субъект.

В любовной лирике Тютчев создаёт ряд стихотворений, которые принято объединять в «любовно-трагедийный» цикл, называемый «денисьевским циклом», так как большинство принадлежащих к нему стихотворений посвящено Е. А. Денисьевой. Характерное для них осмысление любви как трагедии, как фатальной силы, ведущей к опустошению и гибели, встречается и в раннем творчестве Тютчева, поэтому правильнее было бы назвать относящиеся к «денисьевскому циклу» стихотворения без привязки к биографии поэта. Сам Тютчев в формировании «цикла» участия не принимал, поэтому зачастую неясно, к кому обращены те или иные стихи - к Е. А. Денисьевой или жене Эрнестине. В тютчеведении не раз подчеркивалось сходство «Денисьевского цикла» с жанром лирического дневника (исповедальность) и мотивами романов Достоевского (болезненность чувства).

А. А. Фет (Фёт, Шеншин) (1820 – 1892). Будучи одним из самых утончённых лириков, Фет поражал современников тем, что это не мешало ему одновременно быть чрезвычайно деловитым, предприимчивым и успешным помещиком . М. Е. Салтыков-Щедрин во многих произведениях, особенно в романе «Дневник провинциала в Петербурге», неоднократно и совершенно несправедливо обвинял его в приверженности к крепостному строю. Известная фраза-палиндром, написанная Фетом и вошедшая в «Приключения Буратино» А. Н. Толстого - «А роза упала на лапу Азора».

В лирике Фета нет законченных психологических портретов, характеров, не очерчены образы адресатов, даже образ возлюбленной абстрактен. Нет и лирического героя в узком смысле: о его социальном положении, жизненном опыте, привычках ничего не известно. Основное место «действия» - вообще сад, вообще дом и т.д. Время представлено как «космическое» (существование жизни на земле – ее исчезновение), природное (время года, время суток) и лишь в самом общем виде как биологическое (жизнь-смерть, молодость или, точнее, годы полноты сил – старость, причем какие-либо вехи и границы здесь отсутствуют), но ни в коем случае не историческое время. Выражаются мысли, чувства, ощущения, призванные иметь общечеловеческое значение, пусть небольшое, частное, но понятное любой думающей и чувствующей личности.

Фет – поздний романтик с явным тяготением к психологическому реализму и точности предметных описаний, но тематически узок. Три основные его темы – природа, любовь, искусство (обычно поэзия и чаще всего «песня»), объединяемые темой красоты. Фет чрезвычайно изобретателен в их конкретном наполнении.

Творчество Фета характеризуется стремлением уйти от повседневной действительности в «светлое царство мечты». Основное содержание его поэзии - любовь и природа. Его стихотворения отличаются тонкостью поэтического настроения и большим художественным мастерством.

Фет - представитель так называемой чистой поэзии. В связи с этим на протяжении всей жизни он спорил с Н. А. Некрасовым - представителем социальной поэзии.

Особенностью поэтики Фета является то, что разговор о самом важном ограничивается прозрачным намёком. Самый яркий пример - стихотворение «Шёпот, робкое дыханье…»

Шёпот, робкое дыханье,

Трели соловья

Серебро и колыханье

Сонного ручья

Свет ночной, ночные тени

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слёзы,

И заря, заря!..

В этом стихотворении нет ни одного глагола, однако статичное описание пространства передаёт само движение времени.

Стихотворение принадлежит к числу лучших поэтических произведений лирического жанра. Впервые опубликовано в журнале «Москвитянин» (1850 год), потом переработано и в окончательном варианте, спустя шесть лет, напечатано в сборнике «Стихотворения А. А. Фета» (издан под редакцией И. С. Тургенева).

Написано разностопным хореем с женской и мужской перекрёстной рифмовкой (достаточно редким для русской классической традиции размером). Как минимум, трижды становилось объектом литературоведческого анализа.

На стихи Фета написан романс «На заре ты её не буди».

Ещё одно знаменитое стихотворение Фета «Я пришёл к тебе с приветом».

Никола́й Алексе́евич Некра́сов (1821 – 1877). 1847 – 1866 - руководитель литературного и общественно-политического журнала «Современник», с 1868 - редактор журнала «Отечественные записки». Наиболее известен такими произведениями, как поэма-роман «Кому на Руси жить хорошо», поэмы «Мороз, Красный нос», «Русские женщины», стихотворение «Дедушка Мазай и зайцы». Его стихи были посвящены преимущественно страданиям народа, идиллии и трагедии крестьянства. Некрасов ввёл в русскую поэзию богатство народного языка и фольклора, широко используя в своих произведениях прозаизмы и речевые обороты простого народа - от бытового до публицистического, от народного просторечия до поэтической лексики, от ораторского до пародийно-сатирического стиля. Используя разговорную речь и народную фразеологию, он значительно расширил диапазон русской поэзии. Некрасов первым решился на смелое сочетание элегических, лирических и сатирических мотивов в пределах одного стихотворения, что до него не практиковалось. Его поэзия оказала благотворное влияние на последующее развитие русской классической, а позже и советской поэзии.

Во второй половине XIX века произошел всплеск русской лирической поэзии. Только перечисление наиболее известных имен поэтов говорит о многом — Аполлон Николаевич Майков (1821—1897), Аполлон Александрович Григорьев (1882—1864), Яков Петрович Полонский (1819—1898), Иван Савич Никитин (1824—1861), Алексей Николаевич Апухтин (1840—1893), Константин Константинович Случевский (1837—1904), Семен Яковлевич Надсон (1862—1887), Константин Михайлович Фофанов (1862—1911), Федор Иванович Тютчев (1803—1873), Алексей Константинович Толстой (1817—1875), Афанасий Афанасьевич Фет (1820—1892), Николай Алексеевич Некрасов (1821-1877/78).

К сожалению, торжество поэзии было кратким. В русской литературе получает развитие проза, особенно большие эпические формы. Торжество прозы оказалось более прочным и связано с именем И. Тургенева, Ф. Достоевского, Л. Толстого. И все-таки поэзия второй половины XIX века оказала огромную роль в развитии русской литературы и культуры в целом. Поэзия представляла собой многогранную систему, в которой присутствовали разнообразные формы проявления лирического «я». Чтобы понять это «я», и читателю надо иметь открытое сердце и душу. Н.В. Гоголь отмечал: «Прочесть, как следует, произведение лирическое — вовсе не безделица».

Важно помнить, что поэзия развивалась в двух направлениях — пушкинское и гоголевское. Романтики XIX века (особенно А.С. Пушкин) провозглашали независимость ее от власти и народа, считали поэта творцом, которого вдохновил Бог. Программным для них было стихотворение А.С. Пушкина «Поэт и толпа». Лозунгом — заключительные слова «Не для житейского волненья, / Не для корысти, не для битв, / Мы рождены для вдохновенья, / Для звуков сладких и молитв». Идеи романтиков начала века подхватили романтики второй половины XIX века и обосновали теорию «чистого искусства». Основные положения «чистого искусства» можно сформулировать так: искусство не должно изображать действительность, играть общественную роль. Цель искусства — создавать прекрасный, т.е. поэтический, мир. Искусство должно существовать для избранных.

Противоположную точку зрения на искусство гражданского направления обосновал Н.В. Гоголь в поэме «Мертвые души» (начало седьмой главы). Он сопоставил творца «искусства для искусства» и писателя-обличителя. Принципы «гражданского» направления в поэзии второй половины XIX века наиболее последовательно и ярко реализованы в поэзии Н.А. Некрасова.

Гоголь провозгласил и воплотил мысль о том, что поэзия должна служить народу. Некрасов сделал крестьянина главным героем поэзии, а борьбу за его счастье — пафосом своего творчества. Идеи же «чистого искусства» — основа мировоззрения и художественной системы А.А. Фета. С точки зрения истории поэзии пушкинское и гоголевское направления обогатили литературу, культуру, поэзию XIX века и подготовили многие явления культурной жизни России.

Поэты второй половины XIX века оказались восприимчивыми к жизни, к духовной атмосфере русского общества. Они продолжили и развили традиции русской поэтической школы XVIII — начала XIX века. Вместе с тем поэты искали новый поэтический язык, оригинальные формы его выражения. Их волновали вопросы национальной самобытности; соотношения добра и зла; смерти и бессмертия; духовной щедрости людей. Особенностью русской поэзии XIX века является магия звука и слова. И. Никитин передает тончайшие оттенки цвета, формы и звука. Интенсивно развивается пейзажная лирика (А. Майков, «Пейзаж»; И. Кольцов, «Юг и север»; К. Случевский, «О, не брани за то, что я бесцельно жил...» и др.»).

Песенный характер, фольклор, русская старина, красоты отечественной природы, своеобразие русского национального характера стали источником русской поэзии. «Единственными в своем роде перлами русской лирики» назвал Александр Блок стихотворение А. Григорьева «Цыганская венгерка». «Гитарный» характер стихотворения, переложенный на музыку, сделал его популярным романсом. Романсами и народными песнями стали многие стихи Я. Полонского, «Песня цыганки» (переложена на музыку П.И. Чайковским). Известными романсами стали стихи А. Апухтина, положенные на музыку, «Пара гнедых», «Ночи безумные, ночи бессонные...»; С.Я. Надсона «В тени задумчивого сада...».

Во второй половине XIX века русская поэзия постепенно двигалась к модернизму. Таким было и движение в мировой литературе, особенно во французской поэзии. Бодлер, Рембо, Верлен — французские символисты были современниками Н. Некрасова, позднего А.А. Фета, В. Соловьева. Предвестниками модернизма в России в первую очередь были Ф.И. Тютчев, А.А Фет.

Как отмечает исследователь В.С. Бабаевский: «Русская поэзия XIX века, как цельное при всем структурном и хронологическом разнообразии, явление духа народа, не укладывается строго в границы столетия. Последнее десятилетие, 1890-е годы, принадлежат уже по своей сути, модернизму. Можно сказать, что для русской поэзии XX век начался в 1892 году. Поэзия К.М. Фофанова и С.Я. Надсона связала два века русской поэзии “золотой” и “серебряный”».