Война мир 1 том полностью.

Толстой Лев Николаевич

Война и мир. Первый вариант романа

От издателя

«1. В два раза короче и в пять раз интереснее.

2. Почти нет философических отступлений.

4. Гораздо больше мира и меньше войны.

5. Хеппи-энд…».

Эти слова я поместил семь лет назад на обложку предыдущего издания, указав в аннотации: «Первая полная редакция великого романа, созданная к концу 1866 года, до того как Толстой переделал его в 1867–1869 годах», - и что я использовал такие-то публикации.

Думая, что все всё знают, я не объяснил, откуда взялась эта «первая редакция».

Я оказался неправ, и в результате оголтелые и невежественные критики, выдающие себя за знатоков русской литературы, публично стали обвинять меня и в фальсификации («это Захаров сам всё сляпал»), и в надругательстве над Толстым («ведь вот же Лев Николаевич не напечатал этот первый вариант, а вы…»).

Я по-прежнему не считаю необходимым подробно излагать в предисловиях всё то, что можно найти в специальной литературе, но в нескольких строках объясню.

Итак, Л.Н.Толстой писал этот роман с 1863 года и к концу 1866 года, поставив на 726-й странице слово «конец», повез его в Москву печатать. К этому времени он уже опубликовал две первые части романа («1805» и «Война») в журнале «Русский Вестник» и отдельной книгой, и заказал художнику М.С.Башилову иллюстрации для полного книжного издания.

Но издать книгу Толстой не смог. Катков уговаривал его продолжать печатать кусками в своем «Русском Вестнике», другие издатели, смущаясь объемом и «неактуальностью произведения», в лучшем случае предлагали автору печатать роман за свой счет. Художник Башилов работал очень неспешно, а переделывал - в соответствии с письменными указаниями Толстого, - еще медленнее.

Оставшаяся в Ясной Поляне жена Софья Андреевна настоятельно требовала, чтобы муж скорее возвращался: и дети плачут, и зима на носу, и с делами по хозяйству ей одной трудно справиться.

Ну и, наконец, в только что открывшейся тогда для публичного пользования Чертковской библиотеке Бартенев (будущий редактор «Войны и мира») показал Толстому много материалов, которые писатель захотел использовать в своей книге.

В результате Толстой, заявив, что «всё к лучшему» (это он обыграл первоначальное название своего романа - «Всё хорошо, что хорошо кончается»), уехал с рукописью домой в Ясную Поляну и работал над текстом еще два года; «Война и мир» была впервые издана целиком в шести томах в 1868–1869 годах. Причём без иллюстраций Башилова, который так и не завершил свою работу, неизлечимо заболел и умер в 1870 году в Тироле.

Вот, собственно, и вся история. Теперь два слова о происхождении самого текста. Вернувшись в конце 1866 года в Ясную Поляну, Толстой, естественно, не убирал на полку свою 726-страничную рукопись, чтоб начать всё с начала, с первой страницы. Он работал с той же рукописью - дописывал, вычёркивал, переставлял страницы, писал на обороте, добавлял новые листы…

Спустя пятьдесят лет в музее Толстого на Остоженке в Москве, где хранились все рукописи писателя, начала работать - и проработала там несколько десятилетий - Эвелина Ефимовна Зайденшнур: она расшифровывала и распечатывала эти рукописи для полного собрания сочинений Толстого. Ей-то мы и обязаны возможностью прочитать первый вариант «Войны и мира», - она реконструировала первоначальную рукопись романа, сличая почерк Толстого, цвет чернил, бумагу и т. д., и в 1983 году он был опубликован в 94-м томе «Литературного наследства» издательства «Наука» АН СССР. Опубликован для специалистов в точном соответствии с рукописью, которая оставалась неотредактированной. Так что мне, дипломированному филологу и редактору с 30-летним стажем, досталась только самая лёгкая и приятная работа - «причесать» этот текст, то есть сделать его приемлемым для широкого читателя: вычитать, исправить грамматические ошибки, уточнить нумерацию глав и т. п. При этом я правил только то, что нельзя было не править (например, Пьер у меня пьёт в клубе «Шато Марго», а не «Алито Марго», как в «Лит. наследстве»), а всё, что можно было не править, - я и не правил. В конце концов, это Толстой, а не Захаров.

И самое последнее. Для второго издания (1873 год) Толстой сам перевёл на русский весь французский текст романа. Его я и использовал в этой книге.

Я пишу до сих пор только о князьях, графах, министрах, сенаторах и их детях и боюсь, что и вперед не будет других лиц в моей истории.

Может быть, это нехорошо и не нравится публике; может быть, для нее интереснее и поучительнее история мужиков, купцов, семинаристов, но, со всем моим желанием иметь как можно больше читателей, я не могу угодить такому вкусу, по многим причинам.

Во-первых, потому, что памятники истории того времени, о котором я пишу, остались только в переписке и записках людей высшего круга грамотных; даже интересные и умные рассказы, которые мне удалось слышать, слышал я только от людей того же круга.

Во-вторых, потому, что жизнь купцов, кучеров, семинаристов, каторжников и мужиков для меня представляется однообразною и скучною, и все действия этих людей мне представляются вытекающими, большей частью, из одних и тех же пружин: зависти к более счастливым сословиям, корыстолюбия и материальных страстей. Ежели и не все действия этих людей вытекают из этих пружин, то действия их так застилаются этими побуждениями, что трудно их понимать и потому описывать.

В-третьих, потому, что жизнь этих людей (низших сословий) менее носит на себе отпечаток времени.

В-четвертых, потому, что жизнь этих людей некрасива.

В-пятых, потому, что я никогда не мог понять, что думает будочник, стоя у будки, что думает и чувствует лавочник, зазывая купить помочи и галстуки, что думает семинарист, когда его ведут в сотый раз сечь розгами, и т. п. Я так же не могу понять этого, как и не могу понять того, что думает корова, когда ее доят, и что думает лошадь, когда везет бочку.

В-шестых, потому, наконец (и это, я знаю, самая лучшая причина), что я сам принадлежу к высшему сословию, обществу и люблю его.

Я не мещанин, как с гордостью говорил Пушкин, и смело говорю, что я аристократ, и по рождению, и по привычкам, и по положению. Я аристократ потому, что вспоминать предков - отцов, дедов, прадедов моих, мне не только не совестно, но особенно радостно. Я аристократ потому, что воспитан с детства в любви и уважении к изящному, выражающемуся не только в Гомере, Бахе и Рафаэле, но и всех мелочах жизни: в любви к чистым рукам, к красивому платью, изящному столу и экипажу. Я аристократ потому, что был так счастлив, что ни я, ни отец мой, ни дед мой не знали нужды и борьбы между совестью и нуждою, не имели необходимости никому никогда ни завидовать, ни кланяться, не знали потребности образовываться для денег и для положения в свете и тому подобных испытаний, которым подвергаются люди в нужде. Я вижу, что это большое счастье и благодарю за него Бога, но ежели счастье это не принадлежит всем, то из этого я не вижу причины отрекаться от него и не пользоваться им.

Я аристократ потому, что не могу верить в высокий ум, тонкий вкус и великую честность человека, который ковыряет в носу пальцем и у которого душа с Богом беседует.

Все это очень глупо, может быть, преступно, дерзко, но это так. И я вперед объявляю читателю, какой я человек и чего он может ждать от меня. Еще время закрыть книгу и обличить меня как идиота, ретрограда и Аскоченского, которому я, пользуясь этим случаем, спешу заявить давно чувствуемое мною искренное и глубокое нешуточное уважение*.

© Гулин А. В., вступительная статья, 2003

© Николаев А. В., иллюстрации, 2003

© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2003

Война и мир Льва Толстого

С 1863 по 1869 год неподалеку от старинной Тулы в тишине русской провинции создавалось, может быть, самое необычное произведение за всю историю отечественной словесности. Уже известный к тому времени писатель, процветающий помещик, владелец имения Ясная Поляна граф Лев Николаевич Толстой работал над огромной художественной книгой о событиях полувековой давности, о войне 1812 года.

Отечественная литература знала и прежде повести и романы, вдохновленные народной победой над Наполеоном. Их авторами нередко выступали участники, очевидцы тех событий. Но Толстой – человек послевоенного поколения, внук генерала екатерининской эпохи и сын русского офицера начала века – как полагал он сам, писал не повесть, не роман, не историческую хронику. Он стремился охватить взглядом словно бы всю минувшую эпоху, показать ее в переживаниях сотен действующих лиц: вымышленных и реально существовавших. Более того, приступая к этой работе, он вовсе не думал ограничивать себя каким-то одним временным отрезком и признавался, что намерен провести многих и многих своих героев через исторические события 1805, 1807, 1812, 1825 и 1856 года. «Развязки отношений этих лиц, – говорил он, – я не предвижу ни в одной из этих эпох». Рассказ о прошлом, по его мысли, должен был завершиться в настоящем.

В то время Толстой не раз, в том числе и самому себе, пытался объяснить внутреннюю природу своей год от года возрастающей книги. Набрасывал варианты предисловия к ней и наконец в 1868 году напечатал статью, где ответил, как ему казалось, на те вопросы, которые могло вызвать у читателей его почти невероятное произведение. И все же духовная сердцевина этого титанического труда оставалась до конца не названной. «Тем и важно хорошее произведение искусства, – заметил писатель много лет спустя, – что основное его содержание во всей его полноте может быть выражено только им». Кажется, лишь однажды ему удалось приоткрыть самую суть своего замысла. «Цель художника, – сказал Толстой в 1865 году, – не в том, чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях. Ежели бы мне сказали, что я могу написать роман, к[отор]ым я неоспоримо установлю кажущееся мне верным воззрение на все социальные вопросы, я бы не посвятил и двух часов труда на такой роман, но ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать теперешние дети лет через 20 и будут над ним плакать и смеяться и полюблять жизнь, я бы посвятил ему всю свою жизнь и все свои силы».

Исключительная полнота, радостная сила мироощущения была свойственна Толстому на протяжении всех шести лет, когда создавалось новое произведение. Он любил своих героев, этих «и молодых и старых людей, и мужчин и женщин того времени», любил в их семейном обиходе и событиях вселенского размаха, в домашней тишине и громе сражений, праздности и трудах, падениях и взлетах… Он любил историческую эпоху, которой посвятил свою книгу, любил страну, доставшуюся ему от предков, любил русский народ.

Во всем этом он не уставал видеть земную, как полагал он – божественную, реальность с ее вечным движением, с ее умиротворением и страстями. Один из главных героев произведения – Андрей Болконский в миг своего смертельного ранения на Бородинском поле испытал чувство последней жгучей привязанности ко всему, что окружает человека на свете: «Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух…» Мысли эти не были просто эмоциональным порывом человека, увидевшего смерть лицом к лицу. Они во многом принадлежали не только герою Толстого, но и его создателю. Вот так же и сам он бесконечно дорожил в ту пору каждым мгновением земного бытия. Его грандиозное творение 1860-х годов от начала до конца пронизывала своеобразная вера в жизнь. Само это понятие – жизнь – стало для него поистине религиозным, получило особенный смысл.

Духовный мир будущего писателя сложился в последекабристскую эпоху в той среде, что дала России подавляющее число выдающихся деятелей во всех областях ее жизни. В то же время здесь горячо увлекались философскими учениями Запада, усваивали под разным видом новые, весьма шаткие идеалы. Оставаясь по видимости православными, представители избранного сословия часто были уже очень далеки от исконно русского христианства. Крещенный в детстве и воспитанный в православной вере, Толстой долгие годы уважительно относился к отеческим святыням. Но его личные взгляды сильно отличались от тех, что исповедовала Святая Русь и простые люди его эпохи.

Еще смолоду он уверовал всей душой в некое безличное, туманное божество, добро без границ, которое проникает собой вселенную. Человек по природе своей казался ему безгрешным и прекрасным, сотворенным для радости и счастья на земле. Не последнюю роль тут сыграли сочинения любимого им французского романиста и мыслителя XVIII века Жан Жака Руссо, хотя и воспринятые Толстым на русской почве и вполне по-русски. Внутренняя неустроенность отдельной личности, войны, разногласия в обществе, больше – страдание как таковое выглядели с этой точки зрения роковой ошибкой, порождением главного врага первобытного блаженства – цивилизации.

Но это, по его мысли, утраченное совершенство Толстой не считал раз навсегда потерянным. Ему казалось, оно продолжает присутствовать в мире, причем находится совсем близко, рядом. Он, вероятно, не сумел бы в то время ясно назвать своего бога, затруднялся он в этом и много позднее, уже определенно считая себя основателем новой религии. Между тем настоящими его кумирами стали уже тогда дикая природа и сопричастная природному началу эмоциональная сфера в душе человека. Ощутимое сердечное содрогание, собственное наслаждение или отвращение представлялись ему безошибочной мерой добра и зла. Они, полагал писатель, были отголосками единого для всех живущих земного божества – источника любви и счастья. Он боготворил непосредственное чувство, переживание, рефлекс – высшие физиологические проявления жизни. В них-то и заключалась, по его убеждению, единственно подлинная жизнь. Все прочее относилось к цивилизации – иному, безжизненному полюсу бытия. И он мечтал, что рано или поздно человечество забудет свое цивилизованное прошлое, обретет безграничную гармонию. Возможно, тогда появится совсем другая «цивилизация чувства».

Эпоха, когда создавалась новая книга, была тревожной. Часто говорят, что в 60-е годы XIX века Россия стояла перед выбором исторического пути. В действительности такой выбор страна совершила почти тысячелетием раньше, с принятием Православия. Теперь же решался вопрос, устоит ли она в этом выборе, сохранится ли как таковая. Отмена крепостного права, другие правительственные реформы отозвались в русском обществе настоящими духовными битвами. Дух сомнения и разлада посетил некогда единый народ. Европейский принцип «сколько людей, столько истин», проникая повсюду, порождал бесконечные споры. Появились во множестве «новые люди», готовые по собственной прихоти до основания перестроить жизнь страны. Книга Толстого заключала в себе своеобразный ответ таким наполеоновским планам.

Русский мир времен Отечественной войны с Наполеоном представлял собой, по убеждению писателя, полную противоположность отравленной духом разлада современности. Этот ясный, устойчивый мир таил в себе необходимые для новой России, во многом забытые прочные духовные ориентиры. Но сам Толстой склонен был видеть в национальном торжестве 1812 года победу именно дорогих ему религиозных ценностей «живой жизни». Писателю казалось, что его собственный идеал – это и есть идеал русского народа.

События прошлого он стремился охватить с невиданной прежде широтой. Как правило, следил он и за тем, чтобы все им сказанное строго до мелочей отвечало фактам действительной истории. В смысле документальной, фактической достоверности его книга заметно раздвигала прежде известные границы литературного творчества. Она вбирала в себя сотни невыдуманных ситуаций, реальные высказывания исторических лиц и подробности их поведения, в художественном тексте были помещены многие из подлинных документов эпохи. Толстой хорошо знал сочинения историков, читал записки, мемуары, дневники людей начала XIX века.

Семейные предания, впечатления детства тоже значили для него очень много. Однажды он сказал, что пишет «о том времени, которого еще запах и звук слышны и милы нам». Писатель помнил, как в ответ на его детские расспросы о собственном дедушке, старая экономка Прасковья Исаевна доставала иногда «из шкапа» благовонное курение – смолку; вероятно, это был ладан. «По ее словам выходило, – рассказывал он, – что эту смолку дедушка привез из-под Очакова. Зажжет бумажку у икон и зажжет смолку, и она дымит приятным запахом». На страницах книги о прошлом отставной генерал, участник войны с Турцией в 1787-1791 годах старый князь Болконский многими чертами походил на этого родственника Толстого – его деда, Н. С. Волконского. Точно так же старый граф Ростов напоминал другого дедушку писателя, Илью Андреевича. Княжна Марья Болконская и Николай Ростов своими характерами, некоторыми обстоятельствами жизни приводили на память его родителей – урожденную княжну М. Н. Волконскую и Н. И. Толстого.

Другие действующие лица, будь то скромный артиллерист капитан Тушин, дипломат Билибин, отчаянная душа Долохов или родственница Ростовых Соня, маленькая княгиня Лиза Болконская, тоже имели, как правило, не один, а несколько реальных прообразов. Что и говорить о гусаре Ваське Денисове, так похожем (писатель, кажется, и не скрывал этого) на знаменитого поэта и партизана Дениса Давыдова! Мысли и устремления реально существовавших людей, некоторые особенности их поведения и жизненные повороты нетрудно было различить в судьбах Андрея Болконского и Пьера Безухова. Но все же поставить знак равенства между подлинным лицом и литературным персонажем оказывалось до конца невозможно. Толстой блестяще умел создавать художественные типы, характерные для своего времени, среды, для русской жизни как таковой. И каждый из них в той или иной степени подчинялся скрытому в самой глубине произведения авторскому религиозному идеалу.

За год до начала работы над книгой, тридцати четырех лет от роду, Толстой женился на девушке из благополучного московского семейства, дочери придворного медика Софье Андреевне Берс. Он был счастлив новым своим положением. В 1860-е годы у Толстых родились сыновья Сергей, Илья, Лев, дочь Татьяна. Отношения с женой приносили ему неведомую ранее силу и полноту чувства в самых тонких, изменчивых, порой драматичных его оттенках. «Прежде я думал, – заметил Толстой спустя полгода после свадьбы, – и теперь, женатый, еще больше убеждаюсь, что в жизни, во всех отношениях людских, основа всему работа – драма чувства, а рассуждение, мысль не только не руководит чувством и делом, а подделывается под чувство». В дневнике от 3 марта 1863 года он продолжал развивать эти новые для него мысли: «Идеал есть гармония. Одно искусство чувствует это. И только то настоящее, которое берет себе девизом: нет в мире виноватых. Кто счастлив, тот прав!» Его масштабная работа последующих лет стала всесторонним утверждением этих мыслей.

Еще в молодости Толстой поражал многих, кому довелось его узнать, резко неприязненным отношением к любым отвлеченным понятиям. Идея, не поверенная чувством, неспособная повергать человека в слезы и смех, казалась ему мертворожденной. Суждение, свободное от непосредственного опыта, он называл «фразой». Общие проблемы, поставленные вне житейской, чувственно различимой конкретики, иронически именовал «вопросами». Ему нравилось «ловить на фразе» в дружеском разговоре или на страницах печатных изданий знаменитых своих современников: Тургенева, Некрасова. К самому себе в этом отношении он тоже бывал беспощаден.

Теперь, в 1860-е годы, приступая к новой работе, он тем более следил, чтобы в его рассказе о прошлом не было никаких «цивилизованных отвлеченностей». Толстой потому и отзывался в то время с таким раздражением о сочинениях историков (среди них были, например, труды А. И. Михайловского-Данилевского – адъютанта Кутузова в 1812 году и блестящего военного писателя), что они, по его мнению, искажали своим «ученым» тоном, слишком «общими» оценками подлинную картину бытия. Сам он стремился увидеть давно минувшие дела и дни со стороны по-домашнему ощутимой частной жизни, не важно – генерала или простого мужика, показать людей 1812 года в той единственно дорогой для него среде, где живет и проявляется «святыня чувства». Все прочее выглядело в глазах Толстого надуманным и вовсе не существующим. Он создавал на материале подлинных событий как бы новую реальность, где были свое божество, свои вселенские законы. И полагал, что художественный мир его книги есть самая полная, наконец-то обретенная правда русской истории. «Я верю в то, – говорил писатель, завершая свой титанический труд, – что я открыл новую истину. В этом убеждении подтверждает меня то независимое от меня мучительное и радостное упорство и волнение, с которым я работал в продолжение семи лет, шаг за шагом открывая то, что я считаю истиной».

Название «Война и мир» появилось у Толстого в 1867 году. Оно и было вынесено на обложку шести отдельных книжек, которые вышли в течение двух последующих лет (1868–1869). Первоначально произведение, согласно воле писателя, позднее им пересмотренной, делилось на шесть томов.

Смысл этого заглавия не сразу и не вполне раскрывается перед человеком нашего времени. Новая орфография, введенная революционным декретом 1918 года, многое нарушила в духовной природе русского письма, затруднила ее понимание. До революции в России было два слова «мир», хотя и родственных, но все-таки различных по смыслу. Одно из них – «Mipъ» – отвечало материальным, предметным понятиям, означало те или иные явления: Вселенная, Галактика, Земля, земной шар, весь свет, общество, община. Другое – «Миръ» – охватывало понятия нравственные: отсутствие войны, согласие, лад, дружбу, добро, спокойствие, тишину. Толстой в заглавии употребил именно это второе слово.

Православная традиция издавна видела в понятиях мира и войны отражение вечно непримиримых духовных начал: Бога – источника жизни, созидания, любви, правды, и Его ненавистника, падшего ангела сатаны – источника смерти, разрушения, ненависти, лжи. Впрочем, война во славу Божию, для защиты себя и ближних от богоборческой агрессии, какие бы обличья эта агрессия ни принимала, всегда понималась как война праведная. Слова на обложке толстовского произведения тоже могли быть прочитаны как «согласие и вражда», «единение и разобщение», «лад и разлад», в конечном итоге – «Бог и враг человеческий – диавол». В них по видимости отражалась предрешенная в ее исходе (сатане лишь до поры позволено действовать в мире) великая вселенская борьба. Но у Толстого были все-таки свое божество и своя враждебная ему сила.

Слова, вынесенные в заглавие книги, отражали именно земную веру ее создателя. «Миръ» и «Mipъ» для него, по сути, были одно и то же. Великий поэт земного счастья, Толстой писал о жизни, словно никогда не знавшей грехопадения, – жизни, которая сама, по его убеждению, таила в себе разрешение всех противоречий, дарила человеку вечное несомненное благо. «Чудесны дела Твои, Господи!» – говорили на протяжении веков поколения христиан. И молитвенно повторяли: «Господи, помилуй!» «Да здравствует весь свет! (Die ganze Welt hoch!)» – вслед за восторженным австрийцем восклицал в романе Николай Ростов. Трудно было выразить точней сокровенную мысль писателя: «Нет в мире виноватых». Человек и земля, верил он, по природе своей совершенны и безгрешны.

Под углом таких понятий получило иное значение и второе слово: «война». Оно начинало звучать как «недоразумение», «ошибка», «абсурд». Книга о наиболее общих путях мироздания, кажется, отразила со всей полнотой духовные законы подлинного бытия. И все же это была проблематика, во многом порожденная собственной верой великого творца. Слова на обложке произведения в самых общих чертах означали: «цивилизация и естественная жизнь». Такая вера могла вдохновить только очень сложное художественное целое. Сложным было его отношение к действительности. Его потаенная философия скрывала в себе большие внутренние противоречия. Но, как нередко бывает в искусстве, эти сложности и парадоксы стали залогом творческих открытий высшей пробы, легли в основу беспримерного реализма во всем, что касалось эмоционально и психологически различимых сторон русской жизни.

* * *

Едва ли в мировой литературе найдется еще произведение, столь широко охватившее все обстоятельства земного существования человека. При этом Толстой всегда умел не просто показать изменчивые жизненные ситуации, но и вообразить в этих ситуациях до последней степени правдиво «работу» чувства и рассудка у людей всех возрастов, национальностей, рангов и положений, всегда единственных по своему нервному устройству. Не только переживания наяву, но зыбкая область сновидений, грез, полузабытья изображалась в «Войне и мире» с непревзойденным искусством. Этот гигантский «слепок бытия» отличался каким-то исключительным, до сих пор невиданным правдоподобием. О чем бы ни говорил писатель – все представало как живое. И одна из главных причин этой доподлинности, этого дара «ясновидения плоти», как выразился однажды философ и литератор Д. С. Мережковский, состояла в неизменном поэтическом единстве на страницах «Войны и мира» жизни внутренней и внешней.

Душевный мир героев Толстого, как правило, приходил в движение под воздействием внешних впечатлений, даже раздражителей, которые порождали самую напряженную деятельность чувства и следующей за ним мысли. Небо Аустерлица, увиденное раненым Болконским, звуки и краски Бородинского поля, так поразившие Пьера Безухова в начале сражения, дырочка на подбородке французского офицера, взятого в плен Николаем Ростовым, – большие и малые, даже мельчайшие подробности словно опрокидывались в душу того или другого персонажа, становились «действующими» фактами его сокровенной жизни. В «Войне и мире» почти не было объективных, показанных со стороны, картин природы. Она тоже выглядела «соучастницей» в переживаниях героев книги.

Точно так же внутренняя жизнь любого из персонажей через безошибочно найденные черты отзывалась во внешнем, как бы возвращалась в мир. И тогда читатель (обычно с точки зрения другого героя) следил за переменами в лице Наташи Ростовой, различал оттенки голоса князя Андрея, видел – и это, кажется, самый поразительный пример – глаза княжны Марьи Болконской во время ее прощания с братом, уезжающим на войну, ее встреч с Николаем Ростовым. Так возникала словно подсвеченная изнутри, вечно пронизанная чувством, лишь на чувстве основанная картина Вселенной. Это единство эмоционального мира, отраженного и воспринятого , выглядело у Толстого как неиссякающий свет земного божества – источника жизни и нравственности в «Войне и мире».

Писатель верил: способность одного человека «заражаться» чувствами другого, его умение внимать голосу природы есть прямые отголоски всепроникающей любви и добра. Своим искусством он тоже хотел «разбудить» эмоциональную, как полагал, божественную, восприимчивость читателя. Творчество было для него занятием поистине религиозным.

Утверждая «святыню чувства» едва ли не каждым описанием «Войны и мира», Толстой не мог обойти стороной и самую трудную, мучительную тему всей его жизни – тему смерти. Ни в русской, ни в мировой литературе, пожалуй, нет больше художника, который бы так постоянно, настойчиво думал о земном конце всего сущего, так напряженно всматривался в смерть и показывал ее в разных обличьях. Не только опыт рано пережитых утрат родных и близких заставлял его снова и снова пытаться приподнять завесу над самым значительным мгновением в судьбе всех живущих. И не только страстный интерес к живой материи во всех без исключения, в том числе предсмертных, ее проявлениях. Если основа жизни есть чувство, то что же происходит с человеком в тот час, когда вместе с телом умирают и его чувственные способности?

Ужас смерти, который Толстому и до и после «Войны и мира», безусловно, приходилось испытывать с необычайной, все существо потрясающей силой, коренился, очевидно, именно в его земной религии. Это не был свойственный каждому христианину страх за грядущую участь в загробной жизни. Не объяснить его и таким понятным страхом предсмертных страданий, грустью от неизбежного расставания с миром, с дорогими и любимыми, с короткими радостями, отпущенными человеку на земле. Тут неизбежно приходится вспоминать Толстого-миро правителя, создателя «новой реальности», для которого собственная смерть в итоге и должна была означать ни много ни мало крушение целого света.

Религия чувства в ее истоках не знала «воскресения мертвых и жизни будущего века». Ожидание личного бытия за гробом, с точки зрения толстовского пантеизма (этим словом с давних пор принято называть любое обожествление земного, чувственного бытия), должно было казаться неуместным. Так думал он тогда, так думал и на склоне своих дней. Оставалось верить, что чувство, умирая в одном человеке, не исчезает совсем, а сливается со своим абсолютным началом, находит продолжение в чувствах тех, кто остался жить, во всей природе.

С конца 1811-го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811-го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.

Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.

Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur, mon frère, je consens à rendre le duché au duc d’Oldenbourg, – и войны бы не было.

Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes, a дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей-христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.

Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.

Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.

Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.

Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.

Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое-то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.

Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.

Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.

«Сердце царево в руце Божьей».

Царь – есть раб истории.

История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.

Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда-нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.

Первый том романа «Война и мир» описывает события 1805 года. В нем Толстой задает систему координат всего произведения через противопоставление военной и мирной жизни. Первая часть тома включает описания жизни героев в Москве, Петербурге и Лысых Горах. Вторая – военные действия в Австрии и Шенграбенское сражение. Третья часть разделена на «мирные» и, следующие за ними, «военные» главы, завершающиеся центральным и наиболее ярким эпизодом всего тома – битвой под Аустерлицем.

Для ознакомления с ключевыми событиями произведения, рекомендуем прочитать онлайн краткое содержание 1 тома «Война и мир» по частям и главам.

Серым цветом выделены важные цитаты, это поможет понять лучше суть первого тома романа.

Среднее время чтения страницы: 12 минут.

Часть 1

Глава 1

События первой части первого тома «Война и мир» происходят в 1805 году в Петербурге. Фрейлина и приближенная императрицы Марии Федоровны Анна Павловна Шерер, не смотря на свой грипп, принимает у себя гостей. Одним из первых гостей она встречает князя Василия Курагина. Их разговор постепенно от обсуждения ужасающих действий Антихриста-Наполеона и светских сплетен переходит к темам задушевным. Анна Павловна говорит князю, что неплохо бы женить его сына Анатоля – «беспокойного дурака» . Женщина тут же предлагает подходящую кандидатуру – свою родственницу княжну Болконскую, живущую со скупым, но богатым отцом.

Глава 2

К Шерер съезжаются многие видные люди Петербурга: князь Василий Курагин, его дочь, прекрасная Элен, известная как самая обворожительная женщина в Петербурге, его сын Ипполит, жена Князя Болконского – беременная молодая княгиня Лиза, и другие.

Появляется и Пьер Безухов – «массивный, толстый молодой человек со стриженою головой, в очках» с наблюдательным, умным и естественным взглядом. Пьер был незаконным сын графа Безухого, находившегося при смерти в Москве. Юноша недавно вернулся из-за границы и впервые был в обществе.

Глава 3

Анна Павловна внимательно следит за атмосферой вечера, что раскрывает в ней женщину, умеющую держаться в свете, умело «сервируя» редких гостей более частым посетителям как «что-то сверхъестественно утонченное». Автор подробно описывает очарование Элен, подчеркивая белизну ее полных плеч и внешнюю красоту, лишенную кокетства.

Глава 4

В гостиную входит Андрей Болконский – муж княгини Лизы. Анна Павловна тут же спрашивает у него о его намерении отправиться на войну, уточняя, где в это время будет находиться его жена. Андрей ответил, что собирается отправить ее в деревню к отцу.

Болконский рад видеть Пьера, сообщая юноше, что тот может приезжать к ним в гости, когда хочет, не спрашивая заранее об этом.

Князь Василий и Элен собираются уезжать. Пьер не скрывает восхищения проходящей мимо него девушки, поэтому князь просит Анну Павловну научить юношу вести себя в обществе.

Глава 5

На выходе к князю Василию подошла пожилая дама – Друбецкая Анна Михайловна, до этого сидевшая с тетушкой фрейлины. Женщина, пытаясь использовать былой шарм, просит, чтобы мужчина устроил ее сына Бориса в гвардию.

Во время разговора о политике Пьер высказывается о революции, как о великом деле, идя наперекор другим гостям, которые считают действия Наполеона ужасающими. Юноша не смог до конца отстоять свое мнение, но его поддержал Андрей Болконский.

Главы 6-9

Пьер у Болконских. Андрей предлагает не определившемуся в карьере Пьеру попробовать себя в военной службе, но Пьер считает войну против Наполеона, величайшего человека, неразумным делом. Пьер спрашивает, зачем Болконский идет на войну, на что тот отвечает: «Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь - не по мне!» .

В откровенном разговоре, Андрей говорит Пьеру, чтобы тот никогда не женился, пока окончательно не узнает свою будущую жену: «А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам» . Он очень жалеет, что женился, хотя Лиза и прекрасная женщина. Болконский считает, что стремительный взлет Наполеона случился только благодаря тому, что Наполеон не связан женщиной. Пьера поражает сказанное Андреем, ведь князь является для него неким прототипом идеала.

Покинув Андрея, Пьер едет кутить к Курагиным.

Главы 10-13

Москва. Ростовы празднуют именины матери и младшей дочери – двух Наталий. Женщины сплетничают о болезни графа Безухова и поведении его сына Пьера. Юноша ввязался в дурную компанию: последний его кутеж привел к тому, что Пьера выслали из Петербурга в Москву. Женщины гадают, кто станет наследником богатства Безухова: Пьер или прямой наследник графа – князь Василий.

Старый граф Ростов говорит, что Николай, их старший сын, собирается бросить университет и родителей, решив идти с другом воевать. Николай отвечает, что действительно чувствует тягу к военной службе.

Наташа («черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, со своими детскими открытыми плечиками»), случайно увидев поцелуй Сони (племянницы графа) и Николая, зовет Бориса (сына Друбецкой) и сама целует его. Борис признается девочке в любви, и они договариваются о свадьбе, когда ей исполнится 16.

Главы 14-15

Вера, увидев воркующих Соню с Николаем и Наташу с Борисом, отчитывает, что дурно бегать за молодым человеком, старается всячески задеть молодых людей. Это всех огорчает, и они уходят, но Вера остается довольна.

Анна Михайловна Друбецкая рассказывает Ростовой, что князь Василий устроил ее сына в гвардию, но у нее нет денег даже на обмундирование для сына. Друбецкая надеется лишь на милость крестного отца Бориса – графа Кирилла Владимировича Безухова и решает сейчас же его навесить. Анна Михайловна просит сына «будь мил, как ты умеешь быть» по отношению к графу, но он считает, что это будет подобно унижению.

Глава 16

Пьер выслан за дебош из Петербурга – он с Курагиным и Долоховым, взяв медведя, поехали к актрисам, а когда появился квартальный, чтобы их успокоить, юноша участвовал в связывании квартального с медведем. Пьер несколько дней как живет в доме у отца, в Москве, до конца не понимая, зачем он там находится и насколько тяжело состояние Безухова. Все три княжны (племянницы Безухова) не рады приезду Пьера. Прибывший вскоре к графу князь Василий предупреждает Пьера, что если он будет себя вести здесь так же дурно, как и в Петербурге, то кончит очень плохо.

Собираясь передать приглашение от Ростовых на именины, Борис заходит к Пьеру и застает того за детским занятием: юноша со шпагой представляет себя Наполеоном. Пьер не сразу узнает Бориса, по ошибке принимая его за сына Ростовых. Во время разговора Борис уверяет его, что не претендует (хотя и является крестником старого Безухова) на богатство графа и даже готов отказаться от возможного наследства. Пьер считает Бориса удивительным человеком и надеется, что они познакомятся ближе.

Глава 17

Ростова, огорченная проблемами подруги, попросила у мужа 500 рублей и, когда Анна Михайловна вернулась, отдает ей деньги.

Главы 18-20

Праздник у Ростовых. Пока ожидают крестную Наташи – Марью Дмитриевну Ахросимову – резкую и прямолинейную женщину, в кабинете Ростова двоюродный брат графини Шиншин и эгоистичный гвардейский офицер Берг спорят о преимущества и выгоде службы в кавалерии перед пехотой. Шиншин подшучивает над Бергом.

Пьер приехал перед самым обедом, чувствует себя неловко, садится посередине гостиной, мешая гостям ходить, от стеснения не может вести беседу, постоянно словно кого-то высматривая в толпе. В это время все оценивают, как такой увалень мог участвовать в затее с медведем, о которой судачили сплетники.

За обедом мужчины говорили о войне с Наполеоном и о манифесте которым эту войну объявили. Полковник утверждает, что только благодаря войне можно сохранить безопасность империи, Шиншин не согласен, тогда полковник обращается за поддержкой к Николаю Ростову. Юноша соглашается с мнением, что «русские должны умирать или побеждать» , но понимает всю неловкость своей реплики.

Главы 21-24

У графа Безухова случился шестой удар, после которого доктора объявили, что надежды к выздоровлению больше нет – скорее всего, больной умрет ночью. Начались приготовления к соборованию (одно из семи таинств, дарующее прощение грехов, если больной уже не в состоянии исповедаться).

Князь Василий узнает от княжны Екатерины Семеновны, что письмо, в котором граф просит усыновить Пьера, находится в мозаиковом портфеле у графа под подушкой.

Пьер и Анна Михайловна приезжают в дом Безухова. Направляясь в комнату к умирающему, Пьер не понимает, зачем он туда идет и стоит либо вообще появляться в покоях отца. Во время соборования графа Василий и Екатерина незаметно забирают портфель с бумагами. Видя умирающего Безухова, Пьер наконец понял, насколько отец близок к смерти.

В приемной Анна Михайловна замечает, что княжна что-то прячет и пытается отобрать портфель у Екатерины. В разгар ссоры средняя княжна сообщила, что граф умер. Все огорчены смертью Безухова. На следующее утро Анна Михайловна говорит Пьеру, что его отец обещал помочь Борису и она надеется на исполнение воли графа.

Главы 25-28

Имение Николая Андреевича Болконского – человека строгого, считающего основными человеческими пороками «праздность и суеверие» располагалось в Лысых Горах. Он сам воспитывал дочь Марью и со всем окружающими был требовательно-резок, поэтому его все боялись и слушались.

Андрей Болконский с женой Лизой приезжают в имение к Николаю Болконскому. Андрей, рассказывает отцу о грядущей военной кампании, в ответ встречает явное недовольство. Старший Болконский против желания России участвовать в войне. Он считает, что Бонапарт – «ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых» . Андрей не соглашается с отцом, ведь Наполеон – его идеал. Разозлившись на упрямство сына, старый князь кричит ему, чтобы ступал к своему Бонапарту.

Андрей собирается к отъезду. Мужчину мучают смешанные чувства. Марья, сестра Андрея, просит брата надеть «старинный образок спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы» и благословляет его образом.

Андрей просит старого князя позаботиться о жене Лизе. Николай Андреевич, хотя и кажется строгим, предает рекомендательное письмо Кутузову. При этом, прощаясь с сыном, он расстраивается. Холодно попрощавшись с Лизой, Андрей уезжает.

Часть 2

Глава 1

Начало второй части первого тома датируется осенью 1805 года, русские войска находятся у крепости Браунау, где размещается главная квартира главнокомандующего Кутузова. К Кутузову приезжает член гофкригсрата (придворного военного совета Австрии) из Вены с требованием присоединить русскую армию с австрийскими войсками под предводительством Фердинанда и Мака. Кутузов считает подобное соединение невыгодным для русской армии, находящейся в плачевном состоянии после похода к Браунау.

Кутузов приказывает подготовить солдат к осмотру в походном обмундировании. Во время длительного похода солдаты изрядно износились, их обувь была разбита. Один из солдат был одет в отличной от всех шинели – это был разжалованный (за историю с медведем) Долохов. Генерал кричит на мужчину, чтобы тот немедленно переоделся, но Долохов отвечает, что «обязан исполнять приказания, но не обязан переносить оскорбления» . Генералу приходится попросить его переодеться.

Главы 2-7

Приходит известие о поражении австрийской армии (союзника Российской Империи) под предводительством генерала Мака. Узнав об этом, Болконский невольно рад, что самонадеянные австрийцы посрамлены и вскоре он сможет проявить себя в бою.

В Павлоградском полку служит Николай Ростов, юнкер гусарского полка, живя у немецкого крестьянина (милого мужчины, с которым они всегда радостно здороваются без особых на то причин) с эскадронным командиром Васькой Денисовым. В один из день у Денисова пропадают деньги. Ростов выясняет, что вором оказался поручик Телянин и разоблачает его при других офицерах. Это приводит к ссоре Николая с полковым командиром. Офицеры советуют Ростову извиниться, ведь иначе пострадает честь полка. Николай все понимает, однако, как мальчишка, не может, и Телянина исключают из полка.

Главы 8-9

«Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23-го октября русские войска переходили реку Энс» . Французы начинают обстрел моста, и начальник арьергарда (тыловая часть войска) приказывает пожечь мост. Ростов, смотря на пылающий мост, думает о жизни: «И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни - всё слилось в одно болезненно-тревожное впечатление» .

Армия Кутузова переходит на левый берег Дуная, сделав реку естественной преградой на пути французов.

Главы 10-13

Андрей Болконский останавливается в Брюнне у знакомого дипломата Билибина, который знакомит его с другими русскими дипломатами – «своим» кругом.

Болконский возвращается обратно к армии. Войска беспорядочно и поспешно отступают, по дороге разбросаны мешавшие повозки, офицеры бесцельно ездят по дороге. Наблюдая за этим неорганизованным действом, Болконский думает: «Вот оно, милое, православное воинство» . Его раздражает, что все вокруг так не похоже на его мечты о великом подвиге, который он должен совершить.

В штабе главнокомандующего беспокойство и тревога, так как не ясно, нужно отступать или сражаться. Кутузов отправляет Багратиона и отряд к Кремсу, чтобы те задержали наступление французских войск.

Главы 14-16

Кутузов получает известие, что положение русской армии безвыходное и посылает Багратиона с четырехтысячным авангардом к Голлабрунну для удерживая французов между Веной и Цнаймом. Сам же направляет войско к Цнайму.

Французский маршал Мюрат предлагает Кутузову перемирие. Главнокомандующий соглашается, ведь это шанс спасти русскую армию, продвинув во время перемирия войска к Цнайму. Однако Наполеон раскрывает замыслы Кутузова и приказывает разорвать перемирие. Бонапарт отправляется к войску Багратиона, чтобы разбить его и всю русскую армию.

Настояв на своем переводе в отряд Багратиона, князь Андрей является к главнокомандующему. Осматривая войска, Болконский замечает, что чем дальше от границы с французами, тем более расслаблены солдаты. Князь делает зарисовку плана расположения русских и французских войск.

Главы 17-19

Шенграбенское сражение. Болконский чувствует особое оживление, которое также читалось на лицах солдат и офицеров: «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» .

Багратион находится на правом фланге. Начинается близкое сражение, первые раненые. Багратион, желая поднять боевой дух солдат, спустившись с коня, сам ведет их в атаку.

Ростов, находясь на фронте, радовался, что сейчас окажется в сражении, но почти сразу убивают его лошадь. Оказавшись на земле, он не может выстрелить во француза и просто бросает в противника пистолетом. Раненый в руку Николай Ростов убежал к кустам «не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом» .

Главы 20-21

Российская пехота застигнута врасплох французами в лесу. Полковой командир бесполезно пытается остановить разбегающихся в разные стороны солдат. Внезапно французов оттесняет рота Тимохина, оказавшаяся незамеченной врагом.
Капитану Тушину («небольшому сутуловатому офицеру» с негероической внешностью), руководящему войском на переднем фланге, приказывают немедленно отступать. Начальство и адъютанты упрекают его, хотя офицер показал себя смелым и разумным командующим.

По дороге подбирают раненых, в том числе и Николая Ростова. Лежа на повозке, «он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом и заботою семьи» . «И зачем я пошел сюда!» – думал он.

Часть 3

Глава 1

В третьей части первого тома Пьер получает наследство отца. Князь Василий собирается женить Пьера на своей дочери Элен, так как считает это брак выгодным, прежде всего для себя, ведь юноша теперь очень богат. Князь устраивает Пьера камер-юнкером и настаивает на том, чтобы юноша отправлялся с ним в Петербург. Пьер останавливается у Курагиных. Общество, родственники и знакомые полностью изменили свое отношение к Пьеру после получения им наследства графа, теперь его слова и действия все находили милыми.

На вечере у Шеррер Пьер и Элен остаются наедине, беседуя. Юноша очарован мраморной красотой и прелестным телом девушки. Возвратившись домой, Безухов долго думает об Элен, мечтая, «как она будет его женой, как она может полюбить его» , хотя и мысли его неоднозначны: «Но она глупа, я сам говорил, что она глупа. Что-то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что-то запрещенное» .

Глава 2

Несмотря на свое решение уехать от Курагиных, Пьер долгое время живет у них. В «свете» все более связывают молодых людей как будущих супругов.

В день именин Элен они остаются наедине. Пьер сильно нервничает, однако, взяв себя в руки, признается девушке в любви. Через полтора месяца молодые повенчались и переехали в заново «отделанный» дом Безуховых.

Главы 3-5

В Лысые Горы приезжают князь Василий с сыном Анатолем. Старому Болконскому не нравится Василий, поэтому он не рад гостям. Марья, собираясь знакомиться с Анатолем, очень волнуется, опасаясь, что он ей не понравится, но Лиза ее успокаивает.

Марья очарована красотой и мужественностью Анатоля. Мужчина же совершенно не думает о девушке, ему более интересна хорошенькая француженка компаньонка Бурьен. Старому князю очень трудно дать разрешение на свадьбу, ведь для него расставание с Марьей немыслимо, но он все же расспрашивает Анатоля, изучая его.

После вечера Марья думает об Анатоле, но узнав, что Бурьен влюблена в Анатоля, отказывается выйти за него замуж. «Мое призвание другое», - думала Марья – «Мое призвание - быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования» .

Главы 6-7

Николай Ростов приезжает к Борису Друбецкому в гвардейский лагерь, находящийся рядом, за деньгами и письмами от родных. Друзья очень рады видеть друг друга и обсуждают военные дела. Николай, сильно приукрашивая, рассказывает, как участвовал в сражении и был ранен. К ним присоединяется Андрей Болконский, Николай при нем говорит, что штабные, отсиживаясь в тылу, «получают награды, ничего не делая» . Андрей корректно осаживает его прыть. На обратной дороге Николая терзают смешанные чувства по отношению к Болконскому.

Главы 8-10

Императоры Франц и Александр I проводят смотр австрийских и российских войск. Николай Ростов находится в первых рядах русской армии. Увидев императора Александра, проезжающего мимо и приветствующего войско, юноша ощущает любовь, обожание и восторг по отношению к государю. За участие в Шенграбенском сражении Николая награждают Георгиевским крестом и производят в корнеты.

Русские одержали победу в Вишау, захватив эскадрон французов. Ростов вновь снова встречается с императором. Восхищенный государем, Николай мечтает умереть за него. Подобные настроение были у многих перед Аустерлицким сражением.

Борис Друбецкой отправляется к Болконскому в Ольмюц. Юноша становится свидетелем того, насколько зависят его командиры от воли других, более важных людей в штатском: «Вот эти-то люди решают судьбы народов» – говорит ему Андрей. «Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью» .

Главы 11-12

Французский парламентер Савари передает предложение о встрече Александра с Наполеоном. Император, отказав в личном свидании, отправляет к Бонапарту Долгорукого. Вернувшись, Долгорукий говорит, что после встречи с Бонапартом убедился: Наполеон более всего опасается генерального сражения.

Обсуждение о необходимости начать сражение под Аустерлицем. Кутузов предлагает пока подождать, но все недовольны этим решением. После обсуждения Андрей спрашивает мнение Кутузова о грядущем сражении, главнокомандующий считает, что русских ожидает поражение.

Заседание военного совета. Полным распорядителем будущего сражения назначен Вейротер: «он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал» , «имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый» . Кутузов засыпает во время заседания. Вейротер читает диспозицию (расположение войск перед боем) Аустерлицкого сражения. Ланжерон утверждает, что диспозиция слишком сложная и ее будет трудно осуществить. Андрей хотел высказать свой план, но Кутузов, проснувшись, прерывает заседание, говоря, что ничего менять не будут. Ночью Болконский думает о том, что на все готов ради славы и должен проявить себя в сражении: «Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно» .

Главы 13-17

Начало Аустерлицкого сражения. В 5 утра началось движение русских колонн. Стоял сильный туман и дым от костров, за которыми не было видно окружающих и направления. В движении происходит беспорядок. По причине смещения австрийцев вправо произошла сильная путаница.

Кутузов становится во главе 4-й колонны и ведет ее. Главнокомандующий мрачен, так как сразу увидел путаницу в движении войска. Перед битвой император спрашивает у Кутузова, почему сражение еще не началось, на что старый главнокомандующий отвечает: «Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном Лугу» . Перед началом сражения Болконский твердо уверен, что «нынче был день его Тулона» . Сквозь рассеивающийся туман русские видят французские войска намного ближе, чем ожидали, разбивают строй и бегут от противника. Кутузов приказывает остановить их и князь Андрей, держа в руках знамя, бежит вперед, ведя за собою батальон.

На правом фланге, которым командует Багратион, в 9 часов еще ничего не начинается, поэтому командующий посылает Ростова к главнокомандующим за распоряжением начать военные действия, хотя и знает, что это бессмысленно – расстояние слишком большое. Ростов, продвигаясь по российскому фронту, не верит, что враг уже практически у них в тылу.

Около деревни Праца Ростов находит лишь расстроенные толпы русских. За деревней Гостиерадек Ростов наконец увидел государя, но не решился к нему подойти. В это время капитан Толь, увидев бледного Александра, помогает ему перейти канаву, за что император жмет ему руку. Ростов сожалеет о своей нерешительности и едет к штабу Кутузова.

В пятом часу в Аустерлицком сражении русские проиграли по всем пунктам. Русские отступают. На плотине, Аугеста их настигает артиллерийская канонада французов. Солдаты пытаются продвинуться, идя по мертвым. Долохов прыгает с плотины на лед, за ним бегут другие, но лед не выдерживает, все тонут.

Глава 19

На Праценской горе лежит раненый Болконский, истекая кровью и сам того не замечая тихо стонет, к вечеру впадает в забытье. Очнувшись от жгучей боли, он вновь почувствовал себя живым, думая о высоком аустерлицком небе и о том, что «ничего, ничего не знал до сих пор» .

Внезапно слышится топот приближающихся французов, среди них и Наполеон. Бонапарт хвалит своих воинов, смотря на убитых и раненых. Увидев Болконского, он говорит, что его смерть прекрасна, тогда как для Андрея все это не имело значения: «Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон - его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками» . Бонапарт замечает, что Болконский жив и приказывает отнести его в перевязочный пункт.

Весте с другими ранеными мужчина остается на попечении местного населения. В бреду ему видятся тихие картины жизни и счастье в Лысых Горах, которое разрушает маленький Наполеон. Доктор утверждает, что бред Болконского завершится скорее смертью, чем выздоровлением.

Итоги первого тома

Даже в кратком пересказе первого тома «Войны и мира» противопоставление войны и мира прослеживается не только на структурном уровне романа, но и через события. Так, «мирные» разделы происходят исключительно в России, «военные» – в Европе, при этом в «мирных» главах мы встречаемся с войной персонажей между собой (борьба за наследство Безухова»), а в «военных» – миром (дружеские отношения между немецким крестьянином и Николаем). Финал первого тома – Аустерлицкая битва – поражение не только русско-австрийской армии, но и конец веры героев в высшую идею войны.

Тест по первому тому

Прочтённое краткое содержание запомнится лучше, если вы попытаетесь ответить на все вопросы этого теста:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.4 . Всего получено оценок: 13691.

Том первый

Часть первая

– Eh bien, mon prince. Gênes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous préviens que si vous ne me dites pas que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist (ma parole, j’y crois) – je ne vous connais plus, vous n’êtes plus mon ami, vous n’êtes plus мой верный раб, comme vous dites. Ну, здравствуйте, здравствуйте. Je vois que je vous fais peur, садитесь и рассказывайте.

Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром с красным лакеем, было написано без различия во всех:

«Si vous n’avez rien de mieux а faire, Monsieur le comte (или mon prince), et si la perspective de passer la soirée chez une pauvre malade ne vous effraye pas trop, je serai charmée de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette Scherer»

– Dieu, quelle virulente sortie! – отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире, в чулках, башмаках и звездах, с светлым выражением плоского лица.

Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуся в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.

– Avant tout dites-moi, comment vous allez, chèe amie? Успокойте меня, – сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из-за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.

– Как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь? Разве можно, имея чувство, оставаться спокойною в наше время? – сказала Анна Павловна. – Вы весь вечер у меня, надеюсь?

– А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, – сказал князь. – Дочь заедет за мной и повезет меня.

– Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fêtes et tons ces feux d’artifice commencent а devenir insipides.

– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.

– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu’a-t-on décidé par rapport а la dépêche de Novosilzoff? Vous savez tout.

– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu’a-t-on décidé? On a décidé que Buonaparte a brûlé ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de brûler les nôtres.

Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.

Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.

В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.

– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника. На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?.. Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцеву? Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и все хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уже объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralité prussienne, ce n’est qu’un pièe. Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!.. – Она вдруг остановилась с улыбкой насмешки над своею горячностью.

– Я думаю, – сказал князь, улыбаясь, – что, ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?

– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de Mortemart, il est allié aux Montmorency par les Rohans, одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l’abbé Morio; вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?

– А? Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что-то и особенно-небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главной целью его посещения, – правда, что I’impératrice-merè желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C’est un pauvre sire, ce baron, а ее qu’il paraît. – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.

Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.

– Monsieur le baron de Funke a été recommandé а l’impératrice-mèe par sa soeur, – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d’estime, и опять взгляд ее подернулся грустью.

Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелкануть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.

– Mais а propos de votre famille, – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь, с тех пор как выезжает, fait les délices de tout le monde. On la trouve belle comme le jour.