Литовские племена. Литовское племя и ятвяги (соседи славян) Литовские племена

Племена стали формироваться в бронзовом веке на основе племён культуры шнуровой керамики. В I веке до н. э. и в первой половине I века н. э. будущий ареал литвы был частью обширной территории культуры штрихованной керамики , оставленной одним из древних племенных образований балтов. Ряд исследователей отмечают движение населения в западной части ареала в IV веке н. э. , укреплённые поселения этой культуры прекращают своё существование (гибнут в огне пожарищ).

В археологии принято считать, что литве принадлежали так называемые восточно-литовские курганы , для которых характерны погребения с лошадьми. Во второй половине I века н. э. с развитием земледелия и скотоводства и ремёсел племенные союзы разрушились, им на смену пришли территориальные общины.

Территория литвы отчетливо выделяется среди соседних балтских племен. В неё входят такие исторические литовские территории, как Дзукия , Аукштайтия и, отчасти, Судавия (Ятвягия), а также часть северо-западной территории Белоруссии (Чёрная Русь). Основной территорией расселения племени был бассейн Вилии (Нярис) с её правыми притоками Швентойей , Жейменой . В нижнем течении Няриса (Вилии) и на правобережье Швянтойи литва соседствовала с аукштайтами . Северо-западными соседями литвы были жемайты и земгалы , на севере - латгалы , их рубеж примерно соответствовал современной границе между Литвой и Латвией .

На востоке ареал литвы достигал верховьев Дисны (левого притока Западной Двины), оз. Нарочь , верхнего течения р. Вилии (Нярис). Здесь литва соприкасалась со славянскими кривичами . Далее на юге граница расселения литвы , охватывая бассейн Меркиса , достигала Немана и поднималась по его течению до низовьев Няриса (Вилии) . Южными и юго-западными соседями были ятвяжские племена , на чьи восточные окраины все чаще проникали представители восточно-славянских племен .

Литва в исторических источниках

Первое упоминание о Литве сохранилось в Кведлинбургских анналах под 1009 годом , когда миссионер Брунон Бонифаций был убит на границе Руси и Литвы:

Въ лЂто 6721 . Въ Петрово говение изъехаша Литва безбожная Пльсковъ и пожгоша: пльсковици бо бяху въ то время изгнали князя Володимира от себе, а пльсковици бяху на озЂрЂ; и много створиша зла и отъидоша.

О литвинах (Lethones , Litowini ) Генрих Латыш впервые упомянул в Хронике в связи с событиями февраля 1185 года, когда

Ещё в XIV веке сформировалась легендарная версия происхождения литовцев и Литвы. По версии краковского каноника Яна Длугоша , литовцы произошли если не от римлян, то от италиков, из Италии переселившихся в северную страну. После окончательного присоединения Жемайтии к Литве (Мельнский мир 1422 года) версия Длугоша была использована Гаштольдами и развита в легендарных Хрониках :

« А в то время, где Кернус правил, на Завилейской стороне люди его за Вилией осели и играли на трубах дубасных. И прозвал тот Кернос берег языком своим римским, по латыни Litus, где себя люди множат, а трубы, что на них играют, tuba, и дал имя тем людям своим на латыни, сложив берег с трубой, Listubania. А простые люди не умели говорить по-латински и начали называть просто Литвою. И с того времени начал себя звать народ Литовским и множиться от Жомойтии».

В этих Хрониках было подчёркнуто значение Новогрудка , которым в первой половине XVI века управляли Гаштольды, заинтересованные в прославлении своего рода.

Части или вариации этих легенд нашли отражение в трудах Мацея Стрыйковского , В. Н. Татищева , М. В. Ломоносова и получили развитие у последующих историографов.

Напишите отзыв о статье "Литва (племена)"

Примечания

2. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
13. Alfredas Bumblauskas. . - Процитировано 2011-09-14
14. Генрих Латыш. Хроника Ливонии. I, 5

Ссылки

Переломные события истории Летописные племена Киевские правители до распада Древнерусского государства (1132) Значимые войны и битвы Основные княжества в XII-XIII веках Общество Ремёсла и экономика Культура Литература Зодчество

Отрывок, характеризующий Литва (племена)

– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.

Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.

Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…

(литва, жмудь, латыши, пруссы, ятвяги и), составляющие особую ветвь арийского племени, уже в глубокой древности (во II в.) заселяли те места, на которых их позднее застали славяне. Поселения литовцев занимали бассейны рек Неман и Зап. Двины и от Балтийского моря доходили Припяти и истоков Днепра и Волги. Отступая постепенно перед славянами, литовцы сосредоточились по Неману и Зап. Двине в дремучих лесах ближайшей к морю полосы и там надолго сохранили свой первоначальный быт. Племена их не были объединены, они делились на отдельные роды и взаимно враждовали. Религия литовцев заключалась в обожествлении сил природы (Перкунь – бог грома), в почитании умерших предков и вообще находилась на низком уровне развития. Вопреки старым рассказам о литовских жрецах и различных святилищах, теперь доказано, что у литовцев не было ни влиятельного жреческого сословия, ни торжественных религиозных церемоний. Каждая семья приносила жертвы богам и божкам, почитала животных и священные дубы, угощала души умерших и занималась гаданиями. Грубый и суровый быт литовцев, их бедность и дикость ставили их ниже славян и заставляли литву уступать славянам те свои земли, на которые направлялась русская колонизация. Там же где литовцы непосредственно соседили с русскими, они заметно поддавались культурному их влиянию.

По отношению к финским и литовским своим соседям русские славяне чувствовали свое превосходство и держались наступательно. Иначе было дело с

хазарами.

Кочевое тюркское племя хазар прочно осело на Кавказе и в южнорусских степях и стало заниматься земледелием, разведением винограда, рыболовством и торговлей. Зиму хазары проводили в городах, а на лето выселялись в степь к своим лугам, садам и полевым работам. Так как через земли хазар пролегали торговые пути из Европы в Азию, то хазарские города, стоявшие на этих путях, получили большое торговое значение и влияние. Особенно стали известны столичный город Итиль на нижней Волге и крепость Саркел (по-русски Белая Вежа) на Дону близ Волги. Они были громадными рынками, на которых торговали азиатские купцы с европейскими и одновременно сходились магометане, евреи, язычники и христиане. Влияние ислама и еврейства было особенно сильно среди хазар; хазарский хан («каган» или «хакан») со своим двором исповедовал иудейскую веру; в народе же всего более было распространено магометанство, но держались и христианская вера и язычество. Такое разноверие вело к веротерпимости и привлекло к хазарам поселенцев из многих стран. Когда в VIII столетии некоторые русские племена (поляне, северяне, радимичи, вятичи) были покорены хазарами, это хазарское иго не было тяжелым для славян. Оно открыло для славян легкий доступ на хазарские рынки и втянуло русских в торговлю с Востоком. Многочисленные клады арабских монет (диргемов), находимые в разных местностях России, свидетельствуют о развитии восточной торговли именно в VIII и IX вв., когда Русь находилась под прямой хазарской властью, а затем под значительным хазарским влиянием. Позднее, в Х в., когда хазары ослабели от упорной борьбы с новым кочевым племенем – печенегами, русские сами стали нападать на хазар и много способствовали падению Хазарского государства.

Перечень соседей русских славян необходимо дополнить указанием на

которые не были прямыми соседями славян, но жили «за морем» и приходили к славянам «из-за моря». Именем «варягов» («варангов», «вэрингов») не только славяне, но и другие народы (греки, арабы, скандинавы) называли норманнов, выходивших из Скандинавии в другие страны. Такие выходцы стали появляться с IX в. среди славянских племен на Волхове и Днепре, на Черном море и в Греции в виде военных или торговых дружин. Они торговали или нанимались на русскую и византийскую военную службу или же просто искали добычи и грабили, где могли. Трудно сказать, что именно заставляло варягов так часто покидать свою родину и бродить по чужбине; в ту эпоху вообще было очень велико выселение номаннов из Скандинавских стран в среднюю и даже южную Европу: они нападали на Англию, Францию, Испанию, даже Италию. Среди же русских славян с середины IX столетия варягов было так много и к ним славяне так привыкли, что варягов можно назвать прямыми сожителями русских славян. Они вместе торговали с греками и арабами, вместе воевали против общих врагов, иногда ссорились и враждовали, причем то варяги подчиняли себе славян, то славяне прогоняли варягов «за море» на их родину. При тесном общении славян с варягами можно было бы ожидать большого влияния варягов на славянский быт. Но такого влияния вообще незаметно – знак, что в культурном отношении варяги не были выше славянского населения той эпохи.

Первоначальный быт русских славян

Мы познакомились с теми известиями о славянах, которые позволяют нам сказать, что русские до начала самобытного политического существования имели несколько веков примитивной жизни. Древние писатели византийские (Прокопий и Маврикий) и германские (гот Иордан) раскрывают нам и черты первоначального быта славян, с которыми интересно познакомиться, чтобы уяснить себе, в каком положении, на какой степени общественного развития застает славян история. Придя в пределы теперешней России, в Поднепровье, славяне не нашли здесь такой культуры и цивилизации, как германские племена, вторгшиеся в Западно-Римскую империю. Последние сами должны были подняться до той высоты, на которой стояли туземцы; славяне же предстают перед нами в достаточной чистоте примитивного быта. Об этом быте еще в XVIII в. сложились два воззрения. Представителем первого был известный

другая же теория получила окончательное развитие в «Истории русской жизни» недавно умершего ученого

И. Е. Забелина.

Шлецер представлял себе первоначальный быт славян не выше быта дикарей ирокезцев. Еще летописец говорил, что славяне «живяху звериньским образом»; так думал и Шл Первые семена гражданственности и культуры, по его мнению, были брошены варягами, которые вызвали славян за собой на историческую арену. Это взгляд, очевидно, крайний. Забелин же («История русской жизни», 2 тома. М., 1876– 1879) рисует нам быт славян русских в IX-Х вв. очень сложным и высоко развитым и впадает поэтому в иную крайность. Отрешимся от этих двух точек зрения и рассмотрим, какие несомненные данные для выяснения этого вопроса можем мы найти у древних источников.

Прежде всего – славяне народ не кочевой, а оседлый. Уже Тацит, который сближает их с сарматами, отмечает, что они были диким народом, но отличались от сарматов тем, что жили оседло и строили дома. Оседлость славян надо понимать в том смысле, что главный капитал их состоял не в стадах и табунах, а в земле, и хозяйство было основано на эксплуатации земли. Но эта оседлость была не прочна, так как, итощив пашню на одном месте, славяне легко покидали свое жилище и искали другого. Таким образом, поселки славян имели первоначально очень подвижный хара Об этом согласно свидетельствуют и греческие писатели и летописец, который говорит о древлянах и вятичах так, что можно понять, что они только что принялись за обработку земли. Древляне, которые, по словам летописца, «живяху звериньским образом», уже ко времени летописца «делают нивы своя и земля своя». Области, в которых приходилось жить и пахать славянам, были лесные, поэтому рядом с земледелием возникла и эксплуатация лесов, развиты лесные промыслы, бортничество и охота с целью промышленною. Воск, мед и шкуры были искони предметами торговли, которыми славилась Русь на Дунае. Святослав, например, желая остаться на Дунае, говорит:

«Хочу жити в Переяславце на Дунае, яко то есть середа в земли моей, яко ту вся благая сходятся»; и далее он перечисляет, что привозят туда из Греции и Рима, а о Руси говорит: «Из Руси же скора и мед, воск и челядь». Охота на пушного зверя составляла один из основных промыслов славян, точно так же, как изделия из дерева (лодки и т. п.).

В оборот хозяйственной жизни славян издавна входила и торговля. На пространстве от южного побережья Балтийского моря до Урала и Волги находят клады с арабскими (куфическими) монетами, относящимися к VIII, даже и к VII в. Если принять во внимание, что у арабов был обычай при каждом халифе перечеканивать монеты, то можно приблизительно точно определить время, по крайней мере, век, в котором зарыт клад. На основании этого и делают вывод, что в VIII, IX и Х вв. те народы, которые жили на Руси, вели торговлю с арабами. Эти археологические предположения совпадают с рассказами арабских писателей, которые передают нам, что арабы торговали в пределах нынешней России и, между прочим, с народом Росс. Велась торговля, вероятно, речными путями, по крайней мере, клады своим местонахождением намекают на это. О размерах торговых оборотов мы можем судить, по тому, что у Великих Лук и недавно у Твери найдены клады в несколько тысяч рублей. Возможность зарыть в одном кладе столько ценностей показывает, что торговля велась большими капиталами. В торговле с Востоком для славян, как мы уже видели, большое значение имели хазары, открывшие им безопасный путь к Каспийскому морю. Под покровительством этих же хазар славяне проникли и в Азию. Это было одно направление торговли славян-русских. Второе вело в Грецию на юг. Древний договор Олега с греками показывает, что подобные торговые договоры писались уже и раньше и что в Х в. сложились уже определенные формы и традиции торговых сношений. Указывают и еще торговый путь, который шел из Руси в Западную Европу. Профессор Васильевский, основываясь на хороших данных, говорит, что славяне в глубокой древности под именем «ругов» постоянно торговали на верхнем Дунае. Таким образом, сведения, которые мы имеем от древнейшей поры, показывают, что рядом с земледелием славяне занимались и торговлею; а при таком условии мы можем предположить у славян раннее существование городов как торгово-промышленных центров. Этот вывод – вывод несомненный – проливает яркий свет на некоторые явления древней киевской жизни. Хотя Иордан и утверждал, что у славян не было городов, тем не менее с первого же времени исторической жизни славян мы видим у них признаки развития городской жизни. Скандинавские саги, знакомые с Русью, зовут ее «Гардарик», т.е. страна городов. Летопись уже не помнит времени возникновения на Руси многих городов, они были «изначала». Главнейшие города древней Руси (Новгород, Полоцк, Ростов, Смоленск, Киев, Чернигов) все расположены на речных торговых путях и имели значение именно торговое, а не были только пунктами племенной обороны.

Вот те несомненные данные о первоначальном быте славян, которые показывают, что последние были далеко не диким народом, что летописец впал в неточность, говоря, что в большинстве своем они «живяху звериньским образом»; но, с другой стороны, у нас нет никакой возможности доказать, что этот быт достигал высоких степеней общественной культуры.

Какую же внутреннюю организацию имели славяне? Разрешение этого вопроса вводит нас в интересную полемику.

Быт славян вначале был несомненно

племенной.

На первых страницах летописец постоянно называет их по племенам; но, читая летопись далее, мы видим, что имена полян, древлян, вятичей и т. п. постепенно исчезают и заменяются рассказами о волостях: «Новгородци бо изначала и Смоляне и Кыяне и Полочане и вся

волости),

якоже на думу, на веча сходятся»,

– говорит летописец и под именем этих «властей» разумеет не членов какого-либо племени, а жителей городов и волостей. Таким образом, быт племенной, очевидно, перешел в быт волостной. Это не подлежит сомнению, нужно только понять, какое общественное устройство действовало внутри крупных племен и волостей. Из каких мелких союзов состояли сперва племена, а затем волости? Какая связь скрепляла людей: родовая, или соседственная, территориальная? Дерптский профессор Эверс в 1826 г. издал книгу «Das aelteste Recht der Russen», в которой впервые попробовал дать научный ответ на эти вопросы (его книга переведена и на русский язык). Во-первых, он отмечает у славян факт

владения при отсутствии личной собственности; во-вторых, в летописи постоянно упоминается о роде: «живяху

Святослав «имаше за убиенные глаголы: яко

его возьмет»; и в-третьих, «Русская правда» умалчивает о личной поземельной собственности. На основании этих данных и возникла теория, по которой славяне, на первых ступенях жизни, жили родом, по образцу рода римского, т.е. жили обществами, построенными на родовых началах; во главе рода стояла власть родовладыки – авторитет патриархальный. Со смертью родовладыки родовая собственность не делилась, а движимое и недвижимое имущество все находилось во владении рода. Родовой быт действительно исключал возможность личного владения. Теория Эверса была принята нашей «школой родового быта»:

Соловьев

развили ее и перенесли в сферу политической истории. Но когда родовая теория легла в основание всей нашей истории, она встретила беспощадного критика в лице известного славянофила

К. С. Аксакова,

выступившею со статьею «О древнем быте у Славян вообще и у Русских и особенности», и историков-юристов

Они утверждают, что слово «род» в летописи употребляется не как римское «genus», что оно имеет несколько значений, так как иногда под ним подразумевается семья (в сказаниях о Кие, Щеке и Хориве), иногда род (в призвании князей); стало быть, народ, а с ним и летописец под этим словом понимали различные вещи. Общее же владение и отсутствие личного землевладения могут доказывать не родовые формы быта, а общинную организацию. Под ударами критики родовое учение потеряло свою непреложность; стали говорить, что родовой быт существовал лишь во времена глубокой древности. быть может, доисторические, а затем заменился общинным. Учение об общине было развито Аксаковым и Беляевым. По их мнению, славяне жили общиною не на основании физиологических, кровных начал, а в силу совместного жительства на одних и тех же местах и единства хозяйственных, материальных интересов. Общины управлялись властью избранных старшин, так называемым

Мелкие общины или

сливались в

которые уже были общинами политическими. В первоначальных рассуждениях об общине было много неопределенного. Гораздо удачнее, конкретнее поставил вопрос о первоначальном быте славян профессор

Леонтович (

его поддержал

Бестужев-Рюмин).

Взгляды Леонтовича известны под названием теории

задружно-общинного быта.

По этой теории родственные славянские семьи не принимали строгой родовой организации, но жили, не забывая своего физического родства, уже на началах территориальных, соседственных. Образцом подобного рода общин была сербская задруга. В трудах позднейших этнографов (г-жи А. Я. Ефименко) указано было на

существование своеобразных общин архаического склада и у русских людей

в историческое уже время. Эти труды окончательно позволяют утверждать, что у славян на первой стадии исторической жизни существовал своеобразный общинный, а не родовой быт.

Если же славяне не держались исключительно кровного быта и легко соединялись в общины по интересам хозяйственным, то можно объяснить, как и почему племенной быт скоро распался и заменился волостным. В первое время своей жизни на Ильмене и Днепре наши предки жили «каждый своим родом и на своих местах, владея каждый родом своим». Родовые старейшины, по этому определению летописца, имели большую власть в своем роде; а сойдясь вместе на совет

они решали дела за все свое племя. Но так бывало только в особо важных случаях, например, в минуты общей опасности, грозившей всему племени. Стечением же времени, когда племена и роды расселились на больших пространствах, не только ослабела связь между родами, но распадались и самые роды, поделившись на самостоятельные семьи. Каждая отдельная семья на просторе заводила свою особую пашню, имела свои особые покосы, особо охотилась и промышляла в лесах. Общая родовая собственность переставала существовать, когда расходились семьи, составлявшие род. Она заменялась собственностью семейною. Точно так же переставала действовать и власть родовладыки: он не мог управлять сразу всеми хозяйствами родичей, потому что эти хозяйства были разбросаны на больших расстояниях. Власть родовладыки переходила к отцу каждой отдельной семьи, к домовладыке. С распадением родовых связей родичи перестали чувствовать свое взаимное родство и в случае нужды соединялись для общих дел уже не по родству, а по соседству. На общий совет

сходились домохозяева известной округи, и родные друг другу и неродные одинаково. Соединенные одним каким-нибудь общим интересом, они составляли общину (задугу, вервь) и избирали для ведения общих дел выборных старейшин. Так древнейшее родовое устройство заменялось постепенно общинным, причем в состав общин могли входить семьи, принадлежащие не только к разным родам, но даже к разным племенам. Так бывало в тех местах, где соседили друг с другом различные племена, или же в тех местах, куда одновременно шла колонизация от нескольких племен (например, в верхнем Поволжье, которое заселялось и от кривичей и от вятичей).

С развитием по русским рекам торгового движения к черноморским и каспийским рынкам в земле славян стали возникать большие города. Такими были: Киев – у полян, рынкам в земле славян стали возникать большие города. Такими были: Киев – у полян, Чернигов – у северян, Любеч – у радимичей, Смоленск и Полоцк – у кривичей, Новгород – у ильменских славян Подобные города служили сборными пунктами для купцов и складочными местами для товаров. В них встречались торговые иноземцы, варяги по преимуществу, с русскими промышленниками и торговцами; происходил торг, составлялись торговые караваны и направлялись по торговым путям на хазарские и греческие рынки. Охрана товаров в складах и на путях требовала вооруженной силы, поэтому в городах образовались военные

или товарищества, в состав которых входили свободные и сильные люди (витязи) разных народностей, всего чаще варяги. Во главе таких дружин стояли обыкновенно варяжские предводители

(по-славянски конунг – князь). Они или сами торговали, охраняя оружием свои товары, или нанимались на службу в городах и оберегали города и городские торговые караваны, или же, наконец, конунги захватывали власть в городах и становились городскими владетельными

князьями.

А так как городу обыкновенно подчинялась окружавшая его волость, то в таком случае образовывалось целое княжество, более или менее значительное по своему пространству. Такие варяжские княжества были основаны, например, Аскольдом и Диром в Киеве, Рюриком в Новгороде, Рогволодом в Полоцке. Иногда княжеская власть возникала у славянских племен и независимо от варяжских конунгов: так, у древлян был свой местный князь по имени Мал («бе бо имя ему Мал, князю Деревьску», – говорит современник).

Появление городов, а с ними торговых иноземцев и военных дружин на Руси колебало старый племенной быт русских племен еще больше, чем расселение на новых местах. Люди, собиравшиеся в города из разных мест, выходили из своих родовых союзов и соединялись по своим делам и занятиям в иные сообщества: становились воинами-дружинниками, вступали в торговые компании, обращались в городских промышленников. Вместо патриархального соединения родичей нарождались общественные классы в нашем смысле слова: людей военных, торговых, промышленных, которые зависели уже не от родовладык, а от городских властей – князей и хозяев. И те люди, которые оставались в волостях на своих пашнях и лесных угодьях, тоже чувствовали на себе влияние городов с их торговлею и промыслами. В прежнее патриархальное время каждый род и даже каждая семья, жившая особым двором, имела свое обособленное хозяйство. Каждый для себя пахал землю и охотился, сам себя обстраивал своим лесом, одевался и обувался в ткани и кожи своего собственного изделия; каждый сам для себя изготовлял все необходимые орудия. Со стороны ничего не покупалось и на сторону ничего не продавалось. Запасалось и готовилось впрок только то, что необходимо было для своей семьи или рода. Такое хозяйство, не зависимое от других и не знающее торгового обмена продуктов, называется «натуральным». Когда на Руси развилась торговля и выросли города, на городские рынки стал требоваться товар, всего более мед, воск и меха, бывшие главными предметами русского вывоза. Эти предметы добывались в лесах деревенским людом. Под влиянием спроса из городов их стали добывать уже не только для себя, но и на продажу: из предмета домашнего потребления их обратили в товар и меняли на другие ценности или продавали на деньги, которых раньше не знали. Там, где прежде всего производили сами для себя и сами же все потребляли, понемногу начали многое покупать со стороны и запасать товары для продажи, или копить доходы за проданные товары, иначе говоря, образовывали капиталы. Вместо натурального хозяйства начиналось денежное.

Так постепенно изменялся тип жизни наших предков. Из патриархального родового и племенного быта славяне понемногу переходили к общинному устройству и соединялись под влиянием главных «старейших» городов в волости или княжества, в которых объединяли людей уже не родственные отношения, а гражданские и государственные. С течением времени отдельные городские и племенные волости и княжества собрались вместе и объединились под одною государственною властью. Тогда началось единое Русское государство; но оно вначале не отличалось внутренней сплоченностью и однородностью. Когда знаменитый князь Олег брал дань на греках, то брал ее не только для себя, но и на города: «По тем бо городом

седяху велиций князи,

под Олгом суще». Киевский князь еще терпел других, себе подобных.

Киевская Русь

Образование Киевского княжества

Вопрос об образовании одного на Руси великого княжения (Киевского) приводит нас к вопросу о варягах-руси, которым приписывается водворение на Руси политического единства и порядка.

Кто же были эти варяги-русь, покорившие сперва Новгород, а затем и Киев? Вопрос этот возник в русской историографии уже давно, но исследования за 150 лет настолько осложнили его, что и теперь разрешать его нужно очень осторожно.

Остановимся прежде всего на двух местах летописи, местах важных, которые, в сущности, и породили варяжский вопрос: 1) летописец, перечисляя племена, жившие по берегам Балтийского моря, говорит: «По сему же морю Варяжскому (т.е. Балтийскому) седят Варязи»… «и то Варязи:

Свей, Урмане (норвежцы), Готе, Русь, Англяне». Все это северогерманские племена, и варяги поставлены среди них, как их родовое имя среди видовых названий. 2) Далее в рассказе летописца о призвании князей читаем: «Идоша за море к варягам-руси, сице бо ся зваху тьи Варязи Русь, яко се друзи зовутся Свеи, друзии же Англяне, Урмяне, друзии Готе тако и си». Таким образом, по словам летописи, из варягов одни назывались русью, другие англянами, урманами и т. д.; летописец, очевидно, думает, что русь есть одно из многих варяжских племен. На основании этих и других показаний летописей ученые стали искать более точных сведений и увидели, что варягов знал не только наш летописец, но и греки. Слово «варяг» писалось с юсом и, стало быть, произносилось как «варенг». Такое слово встречается и у греческих писателей и служит совершенно определенным понятием – у греков под именем Bapayjoi (варанги) разумелись наемные дружины северных людей, норманнов, служивших в Византии. С тем же значением северных дружин встречается слово

(варанги) и в скандинавских сагах; арабские писатели также знают варангов как норманнов. Следовательно «варанги» представляют собою нечто вполне определенное в смысле этнографическом – дружину норманского происхождения. В последнее время удалось, как кажется, определить точно и родину варягов, т.е. страну Варангию, благодаря одному известию, найденному и напечатанному профессором Васильевским в его статье «Советы и ответы Византийского боярина XI века». Этот византийский боярин, пересказывая известную скандинавскую сагу о Гаральде, прямо называет Гаральда сыном короля Варангии, а известно, что Гаральд был из Норвегии. Так отождествляются Норвегия и Варангия, норвежцы и варяги. Этот вывод очень важен в том отношении, что раньше была тенденция толковать слово варанги, как техническое название бродячего наемного войска (варяг – враг – хищник – бродячий); на основании такого понимания Соловьев нашел возможным утвержать, что варяги не представляли отдельного племени, а только сбродную дружину и не могли иметь племенного влияния на славян.

Итак варяги – норманны. Но этот вывод еще не решает так называемого «варяго-русского» вопроса, потому что не говорит нам, кто назывался именем

Летописец отождествил варягов и русь; теперь же ученые их различают и для этого имеют свои основания. У иностранных писателей

не смешивается с варягами и делается известной раньше варягов. Древние арабские писатели не раз говорят о народе

и жилища его помещают у Черного моря, на побережье которого указывают и город

В соседстве с печенегами помещают

в Черноморье и некоторые греческие писатели (Константин Багрянородный и Зонара). Два греческих жития (Стефана Сурожского и Георгия Амастридского), разработанные В. Г. Васильевским, удостоверяют присутствие народа

на Черном море в начале IX в., стало быть, ранее призвания варягов в Новгород. Ряд других известий также свидетельствует о том, что варяги и русь действуют отдельно друг от друга, что они не тождественны. Естественно было бы заключить отсюда, что имя руси принадлежало не варягам, а славянам и всегда обозначало то же, что оно значило в XII в., т.е.

Киевскую область

с ее населением. Так и склонен решать дело Д. И. Иловайский. Есть, однако, известия, по которым считать русь славянским племенным названием нельзя.

Первые из этих известий – Бертинские летописи, составлявшиеся в монархии Карла Великого. В них говорится, что в 829 г. цареградский император Феофил отправил послов к Людовику Благочестивому, а с ними людей: «Rhos vocari dicebant» – т.е. людей, назвавших себя россами и посланных в Византию их царем, называемым Хаканом («rex illorum Chacanus vocabulo»). Людовик спросил у них о цели их прихода; они отвечали, что желают вернуться к себе на родину через его, Людовика, землю. Людовик заподозрил их в шпионстве и стал разузнавать, кто они и откуда. Оказалось, что они принадлежат к шведскому племени (eos gentis esse Sueonum). Таким образом в 839 г. русь относят к шведскому племени, чему в то же время как будто противоречит имя их царя – «Chacanus» – Хакан, вызвавшее много различных толкований. Под этим именем одни разумеют германское, скандинавское имя «Гакон», другие же прямо переводят это «Chacanus» словом «каган», разумея здесь хазарского хана, который назывался титулом «казан». Во всяком случае известие Бертинских летописей сбивает до сих пор все теории. Не лучше и следующее известие: писатель Х в.

Лиутпранд Кремонский

говорит, что «греки зовут Russos тот народ, который мы зовем Nordmannos – по месту жительства (а position loci)», и тут же перечисляет народы «печенеги, хазары, руссы, которых мы зовем норманнами». Очевидно, автор запутался: вначале он говорит, что русь – это норманны потому, что они живут на севере, а вслед за тем помещает их с печенегами и хазарами на юге России.

Таким образом, определяя варягов как скандинавов, мы не можем определить руси. По одним известиям, русь – те же скандинавы, по другим – русь живет у Черного, а не у Балтийского моря, в соседстве с хазарами и печенегами. Самый надежный материал для определения национальности

остатки ее языка – очень скуден. Но на нем-то главным образом и держится так называемая норманнская школа. Она указывает, что собственные имена князей руси – норманнские, – Рюрик (Hrurikr), Аскольд (Осколд, Hoskuldr), Трувор (Трувар, Торвард), Игорь (Ингвар), Олег, Ольга (Helgi, Helga; у Константина Багрянородного наша Ольга называется Elya), Рогволод (Рагнвальд); все эти слова звучат по-германски. Название Днепровских порогов у Константина Багрянородного (в сочинении «Об управлении империей») приведено

по-русски

по-славянски,

звучат не по-славянски и объясняются из германских корней (Юссупи, Ульворси, Генадри, Ейфар, Варуфорос, Леанти, Струвун); напротив, те имена, которые Константин Багрянородный называет славянскими, действительно славянские (Островунипрах, Неясит, Вулнипрах, Веруци, Напрези). В последнее время некоторые представители норманнской школы, настаивая на различии руси и славян, ищут Руси не на скандинавском севере, а в остатках тех германских племен, которые жили в первые века нашей эры у Черного моря; так, профессор Будилович находит возможность настаивать на готском происхождении Руси, а самое слово Русь или Рос производит от названия готского племени (произносится «рос»). Ценные исследования Васильевского давно шли в том же направлении и от их продолжателей можно ждать больших результатов.

К норманнской школе примыкает и оригинальное мнение А. А. Шахматова: «Русь – это те же норманны, те же скандинавы; русь – это древнейший слой варягов, первые выходцы из Скандинавии, осевшие на юге России раньше, чем потомки их стали оседать на менее привлекательном лесистом и болотистом славянском севере». И в самом деле, кажется, всего правильнее будет представлять дело так, что русью звали в древности не отдельное варяжское племя, ибо такого не было, а варяжские дружины вообще. Как славянское название сумь означало тех финнов, которые сами себя звали suomi, так у славян название русь означало прежде всего тех заморских варягов – скандинавов, которых финны звали ruotsi Это название русь ходило среди славян одинаково с названием

чем и объясняется их соединение и смешение у летописца. Имя

переходило и на славянские дружины, действовавшие вместе с варяжской русью, и мало-помалу закрепилось за славянским Поднепровьем.

В таком состоянии находится ныне варяго-русский вопрос (доступнейшее его изложение в труде датского ученого

Вильгельма Томсена,

русский перевод которого «Начало русского государства» издан отдельной книгой и в «Чтениях Московского Общества Истории и Древностей» за 1891 г., книга 1). Наиболее авторитетные силы нашей научной среды все держатся воззрений той норманнской школы, которая основана еще в XVIII в. Байером и совершенствовалась в трудах позднейших ученых (Шлецера, Погодина, Круга, Куника, Васильевского). Рядом с учением, господствующим давно, существовали и другие, из которых большую пользу для дела принесла так называемая

славянская школа.

Представители ее, начиная с Ломоносова, продолжая Венелиным и Морошкиным, далее Гедеоновым и, наконец, Иловайским, пытались доказать, что Русь всегда была славянской. Оспаривая доводы школы норманнской, эта славянская школа заставила не раз пересматривать вопрос и привлекать к делу новые материалы. Книга Гедеонова «Варяги и Русь» (два тома: Пг., 1876) заставила многих норманнистов отказаться от смешения варягов и руси и тем самым сослужила большую службу делу. Что касается до иных точек зрения на разбираемый вопрос, то о существовании их можно упомянуть лишь для полноты обзора

(Костомаров

одно время настаивал на литовском происхождении руси,

на происхождении финском).

Знать положение варяго-русского вопроса для нас важно в одном отношении. Даже не решая вопроса, к какому племени принадлежали первые русские князья с их дружиною, мы должны признать, что частые известия летописи о варягах на Руси указывают на сожительство славян с людьми чуждых, именно германских племен. Каковы же были отношения между ними, и сильно ли было влияние варягов на жизнь наших предков? Вопрос этот не раз поднимался, и в настоящее время может считаться решенным в том смысле,

что варяги не повлияли на основные формы общественного быта наших предков-славян.

Водворение варяжских князей в Новгороде, затем в Киеве не принесло с собой ощутительного чуждого влияния на жизнь славян, и сами пришельцы, князья и их дружины, подверглись на Руси быстрой славянизации.

Итак, вопрос о начале государства на Руси, связанный с вопросом о появлении чуждых князей, вызвал ряд изысканий, не позволяющих вполне верить той летописной легенде, которая повествует о новгородцах, что они, наскучив внутренними раздорами и неурядицами, послали за море к варягам-руси с знаменитым приглашением: «Земля наша велика и обидна, а наряда (в некоторых рукописях:

нарядник) в ней нету, до поидете княжить и владеть нами»; и пришел к ним Рюрик и два его брата «с роды своими», «пояша по себе всю русь». Эпический характер этого рассказа ясен из сравнения с другими подобными: известно сказание английского летописца Видукинда о таком же точно призвании бриттами англосаксов, причем и свою землю бритты хвалили теми же словами, как новгородцы свою: «terram latam et spatiosam et omnium rerum copia refertam».

Сквозь красивый туман народного сказания историческая действительность становится видна лишь со времени новгородского правителя или князя Олега (879-912) [*Здесь и далее указаны годы правления князей. –

], который, перейдя с Ильменя (882) на Днепр, покорил Смоленск, Любеч и, основавшись в Киеве на житье, сделал его столицею своего княжества, говоря, что Киев будет «матерью городов русских». Олегу удалось объединить в своих руках все главнейшие города по великому водному пути. Это была его первая цель. Из Киева он продолжал свою объединительную деятельность: ходил на древлян, затем на северян и покорил их, далее подчинил себе радимичей. Под его рукою собрались, таким образом, все главнейшие племена русских славян, кроме окраинных, и все важнейшие русские города. Киев стал средоточием большого государства и освободил русские племена от хазарской зависимости. Сбросив хазарское иго, Олег старался укрепить свою страну крепостями со стороны восточных кочевников (как хазар, так и печенегов) и строил города по границе степи.

Но объединением славян Олег не ограничился. По примеру своих киевских предшественников Аскольда и Дира, сделавших набег на Византию, Олег задумал поход на греков. С большим войском «на конях и на кораблях» подошел он к Константинополю (907), опустошил его окрестности и осадил город. Греки завели переговоры, дали Олегу «дань», т.е. откупились от разорения, и заключили с Русью договор, вторично подтвержденный в 912 г. Удача Олега произвела глубокое впечатление на Русь: Олега воспевали в песнях и его подвиги изукрасили сказочными чертами. Из песен летописец занес в свою летопись рассказ о том, как Олег поставил свои суда на колеса и по суху на парусах «через поля» пошел к Царюграду. Из песни же, конечно, взята в летопись подробность о том, что Олег, «показуя победу», повесил свой щит в вратах Царяграда. Олегу дали прозвание «вещего» (мудрого, знающего то, что другим не дано знать). Деятельность Олега в самом деле имела исключительное значение: он создал из разобщенных городов и племен большое государство, вывел славян из подчинения хазарам и устроил, путем договоров, правильные торговые сношения Руси с Византией; словом, он был создателем русско-славянской независимости и силы.

По смерти Олега вступил во власть

(912-945), по-видимому, не имевший таланта ни воина, ни правителя. Он сделал два набега в греческие владения: на Малую Азию и на Константинополь. В первый раз он понес жестокое поражение в морском бою, в котором греки применили особые суда с огнем и пускали «трубами огнь на ладьи русские». Во второй раз Игорь не дошел до Царяграда и помирился с греками на условиях, изложенных в договоре 945 г. Этот договор считается менее выгодным для Руси, чем договор Олега. В кампании Игоря против греков принимали участие и печенеги, впервые при Игоре напавшие на Русскую землю, а затем помирившиеся с Игорем. Игорь погиб в стране древлян, с которых он хотел собрать двойную дань. Его смерть, сватовство древлянского князя Мала, желавшего взять за себя вдову Игоря Ольгу, и месть Ольги древлянам за смерть мужа составляют предмет поэтического предания, подробно рассказанного в летописи.

Предлагаем обзор, подготовленный по материалам нескольких официальных и полуофициальных литовских изданий для заграницы, о ранней литовской истории, включая период языческой Литвы и вопрос происхождения литовцев.

Продолжение публикации о происхождении Литвы и литовских особенностях. Начало см. на

Немного о литовской этнографии и географии

Балтские племена в XII веке.

В обозначенный период они еще были язычниками.

Из этих племен позднее сформировались два родственных народа - литовцы и латыши.

(Илл. из официального литовского издания для заграницы к 600-летию Грюндвальдской битвы (2010 года).

На территории Прибалтики (т.е. области, примерно соответствующей современным Литве, Латвии, Эстонии, а также бывшей Восточной Пруссии, — немецкой территории, которая ныне состоит в России) в период начала формирования литовской государственности в XI-XII вв. проживало два финно-угорских племени: эсты (предки современных эстонцев) и родственные им ливы (ныне ливов всего несколько сот человек, живущих, главным образом, на территории Латвии); а также народности балтской группы, включавших племенные образования литва, жемайтов, ятвягов, куршей, латгалов и пруссов.

Рыцарские ордена, о которых мы говорили выше, завоевали ту часть Прибалтики, которая стала известна как Ливония (совр. Эстония и Латвия), т.е. территорию эстов, родственным им ливов, а также части балтов — латгалов и некоторого количества куршей. Также постепенно была завоевана вся область проживания пруссов , которые позднее полностью ассимилировались с немецким населением новообразованной германской Восточной Пруссии.

Из сохранившихся в Прибалтике народностей балтской группы — сформировались два родственных народа — литовцы (включили в себя собственно племя литва и его ответвление жемайтов, а также ятвагов и часть куршей) и латыши (включи в себя племя латгалов и частично куршей) .

Таким образом, в наше время на территории трех прибалтийских республик существуют три титульных наций: одна финно-угорского происхождения — эстонцы, имеющая общие корни с финнами; и отличная от эстонцев балтийская группа — родственные между собой литовцы и латыши .

Из трех существующих ныне титульных народов прибалтийских республик только литовцы смогли сохранять свою государственность с древнейших времен в течение почти тысячелетия до наступления Нового времени (литовцы лишились государственности только около 350 лет назад, восстановив ее в XX в.). В свою очередь, эстонцы, и латыши свою государственность обрели только в XX веке.

Литовское государство - средневековая сверхдержава - от моря до моря (на карте обозначена под цифрой 1).

Литовско-польское государство в 1466 году (вскоре после объединения литовской и польской короны и в период правления литовского князя и польского короля Казимира IV) и сопредельные гособразования:

Итак, под цифрой 1 обозначено Великое княжество Литовское;

Под цифрой 2 - королевство Польское;

Сопредельные гос. образования: 3 - Орден рыцарей меченосцев (по-польски Zakon Kawalerów Mieczowych);

4, 5 и 6 - соответственно Псковская, Новгородская республики и Тверское княжество;

7 -Золотая Орда; 8 - Московия;

9 - Чехия; 10 - Венгрия; 11 - Дания;

12 - Крымское ханство под вассалитетом Османской империи;

13 - Австрия;

14 - земли немецких рыцарей в Восточной Пруссии под вассалитетом литовско-польского государства;

15 польское Мазовецкое княжество под вассалитетом литовско-польского государства;

16 - Бранденбург;

17 и 18 - Померанские княжества (государства с польским и немецким населением, в рассматриваемый период под влиянием польской короны);

19 - Швеция;

Интересные факты о Литве

Литовское государство — средневековая сверхдержава .«После того, как в 1387 году с соседней Польшей был заключен Пакт (Уния), уже к 1430 году владения и мощь Литвы простирались от Черного до Балтийского моря» (Литовско-польское государство непосредственно граничило с . Прим. сайт). (

Современная Литва (2012) — это самое большое из трех балтийских государств . Его территория 65300 кв. км. (что, примерно, равно двум Бельгиям). Местность представляет собой плодородную низменность, усеянную множеством озер. Наибольшая протяженность границы с Беларусью — 502 км; Протяженность литовского побережья Балтийского моря — 99 км; (Из справочника «Вильнюс на русском языке», изданного Муниципальным правительством Вильнюса ок. 2007 г.) .

Отметим, что в настоящее время Литва счастливо не имеет общей границы с основным массивом России, за исключением границы с российской энклавной областью в бывшей Восточной Пруссии (227 км).

В Литве находится географический центр Европы . В 1989-м году Национальный географический институт Франции установил, что в 24 км к северо-западному направлению от Вильнюса находится географический центр Европы. (Из справочника «Литва. Новая и неожиданная». Издание Государственного департамента туризма Литвы, 2005 г ). (Под географическим центром Европы имеется в виду литовское село Гирия. Прим. сайт)

Литва — единственная из трех балтийских государств имеет тысячелетнюю историю, и в 2009 году отмечалось тысячелетие Литвы . (Из справочника «Литва. Тысячелетие в центре Европы». Издание Государственного департамента туризма Литвы, 2005 г) . Здесь имеется в виду, что среди трех ныне существующих прибалтийских государств только литовцам удалось сохранять государственность с языческих времен и до исторического периода Нового времени (когда в 1569 году Литва была полностью слита с Польшей). В то же время соседи литовцев — эстонцы и латыши со времен завоевания рыцарями-крестоносцами Ливонии (территория нынешней Латвии и Эстонии) ок. 1200 г. непрерывно находились под управлением то немцев, то поляков, то шведов, то датчан, то русских.

Монашки первые указали на факт существования Литвы, описывая попытки крещения язычников . Как пишет упомянутый выше справочник «Вильнюс на русском языке» : «История Литвы может быть прослежена в глубь веков по крайней мере с VII века, когда первые балтийские племена селились на берегах ее многочисленных рек.. Слово Литва, а точнее латинское название Lituae, впервые упоминается в Кведлинбургской хронике 1009 года. Текст летописи гласил: о том, что архиепископа «в Литве язычники оглушили ударом по голове, и тот отправился на небеса». (Так в тексте современного литовского справочника «Вильнюс на русском языке». Более точную версиию из летописи мы привели в начале этой статьи. «Анналы Кведлинбурга» на протяжении столетий составлялись не монахами, а учеными монахинями в женском Кведлинбургском аббатстве, возле города Кведлинбург в Саксонии. Интересно, что комплекс аббатства до сих пор существует, но с периода реформации это не монастырь, а просто приход, который принадлежит лютеранской церкви, не одобрявшей, как известно, монастыри. Но вернемся к Литве. Как следует из последующих изысканий историков, деятельность миссионера Бруно, который фигурирует в тексте «Анналы Кведлинбурга» с первым упоминанием Литвы была связана с неудачной попыткой крещения местного вождя Нетимера (Netimer), управлявшего балтийским племенем пруссов (о них в основном тексте обзора).

Языческий жрец Лиздейка толкует сон князя Гедиминаса, связанный с основанием Вильнюса .

«Поселения на территории современного Вильнюса существовали еще в VII в. до нашей эры, однако в письменных источниках (что означает его официальное признание исторической наукой) город впервые упоминается лишь в XIV веке, в период правления Великого князя Гедиминаса.

Согласно преданию, после удачной охоты князь остановился лагерем на ночлег недалеко от того места, где сливаются реки Вильня и Нярис. Усталый, он лег спать. И приснился князю железный волк, вой которого был подобен вою сотни волков. Что бы это значило?

Гедиминас попросил Кривю Кривайтиса (верховного жреца Литвы) Лиздейку истолковать значение сна. Жрец сказал, что волк — это символ большого и сильного города, а его вой — молва, слава, которая распространится по всему миру. Сон оказался вещим. На этом месте появился Вильнюс. 1323-й признан годом основания города. Гедиминас стал приглашать в новую столицу европейских торговцев, ремесленников и религиозных деятелей. В последующие двести лет Вильнюс процветал, привлекая иноземцев: славян, немцев, татар и евреев (город до сих пор называют Северным Иерусалимом). В начале XVI века Вильнюс был обнесен оборонительной стеной, небольшой фрагмент которой сохранился до сих пор». (Из справочника «Вильнюс на русском языке», изданного Муниципальным правительством Вильнюса ок. 2007 г.)

Составление сайт

В географии Литвы официальный справочник «Литва» (Издание Государственного департамента туризма Литвы, 2005 г) выделяет среди самого главного следующее:

« И хотя в Литве нет ни гор, ни дремучих лесов, красота ее — в разнообразии ландшафта. Меж холмов, мягко вырастающих из глади равнин, медленно текут реки и голубеют озера. Самая большая река, Нямунас, несет с собой воды всех остальных рек до самого Балтийского моря, где находится одно из самых замечательных мест на всем « янтарном побережье » . Это Куршская коса , узкая полоса песчаных дюн и сосен, общей длиной около 100 км, которая начинается на юго-западе и доходит почти до Клайпедского порта, огибая огромный Куршский залив. Веками на эти золотые пески море выносит свой драгоценный дар, янтарь. Куршская коса внесена в список всемирного наследия ЮНЕСКО».

Литва сквозь века

«До наступления Средневековья население балтийских берегов, состоящее из жемайтов, ятвягов, куршей, латгалов и пруссов (samogitians, yatvingians, curonians, latgalians prussians) — предков современных литовцев и латышей, процветала, ведя торговлю янтарем . (Официальное издание «Литва. Новая и неожиданная» 2005 г. называет также древнейшими предками литовцев балтийское племя айстиев, которые торговали янтарем еще с древними римлянами. Прим. сайт).

Первое упоминание Литвы и литовцев содержится в летописи XI-го века. Дальнейшая эволюция Литовского государства происходила из-за необходимости борьбы с «религиозным» пылом германских рыцарей, начавших крестовые походы. Литва была последним языческим государством в Европе , которое должно было быть обращено в христианство.

XIII век. Местные вожди объединились под предводительством первого и единственного короля Литвы Миндаугаса (Mindaugas), чтобы противостоять вторжениям со стороны Тевтонского и Ливонского орденов . Объединенная литовская армия нанесла тяжелое поражение ливонским рыцарям Ордена меченосцев в битве при Сауле (1236). (Саул — современный литовский город Шауляй. Прим. сайт). Миндаугас крестился и короновался в 1253 году, получив Папское признание. Однако Миндаугас был вскоре свергнут (1261), и от католицизма в Литве отказались. В то же время правление Миндаугаса завершило превращение литовских земель в мощное Великое Герцогство.

XIV век стал свидетелем основания Вильнюса (под названием Вильно, Вильна — Vilna,Wilno) в 1323 году под эгидой великого князя Гедиминаса (Gediminas — 1316 −1341). Гедиминас построил это укрепленное поселение при впадении рек Вилии (Нерис) и Вильня, куда он приглашал купцов, ремесленников и монахов.

Согласно легенде, когда Гедиминас мечтал о новом укрепленном городе-крепости на вершине холма в устье Вильня, то он услышал вой волка. Этот вой волка был истолкован как благоприятный знак, чтобы основать великолепный город и форт — будущую столицу королевства. Мифологический волк (лит. vilkas), символизирующий власть, величие и славу, оставил свое имя в названии города (Вильнюс, Vilnius) .

Завоевания Гедиминаса на Востоке привели к подчинению княжества Смоленского. Тем не менее, активизация борьбы с на Западе, в сочетании с растущей угрозой сил московитов на Востоке, обратили литовцев на поиски династической унии с Польшей. В соответствии с положениями З акона Крево (Krevo Act 1385) — ( . Прим. сайт) , великий князь Ягайло (или иначе Ягелло, Jogaila — Jagiello) женился на польской принцессе Ядвиге (Jadyyga), также известной как Ядвига Анжуйская, и перешел в католицизм. С подписанием унии закончилась политическая и культурная изоляция Литвы. В 1387 году Вильнюс принял Магдебургское право (Магдебургское право — средневековая система городского самоуправления, пошедшая из одноименного германского города Прим. сайт).

Династия Ягеллонов правила польско-литовским королевством в течение двух веков (1386 −1572).

XV век. Начало века ознаменовалось разгромом тевтонских рыцарей в битве при Грюнвальде / Griinwald (лит. Zalgiris) в 1410 г. польско-литовскими войсками под совместным руководством Владислава Ягеллона (Ladislas Jagiellon) и великого князя Витаутаса (Vytautas). (Иначе говоря - соответственно, Ягайло и Витовт) .

Витаутас Великий, один из самых выдающихся литовских средневековых политических деятелей, осуществивший централизацию Великого княжества и успешно вел войну против Московии. К моменту его смерти в 1430 году литовская гегемония достигла своего апогея, простираясь от Балтийского до Черного морей . Его смерть, однако, также положила конец независимому государству Литвы. В 1440 г. польская и литовская короны были объединены.

Согласно условиям Брестской унии (1565) Православная церковь Литвы переходит в ведение Римско-католической церкви в качестве католиков-униатов . (Брестская уния была принята после съезда православного духовенства литовско-польского государства в Бресте. При этом подавляющее количество верующего населения территории, где находится современная Литва, после принятия христианства и до сегодняшнего дня оставалось католиками . Прим. сайт).

Под опекой ягеллонских благодетелей — Зигмунта Старого (Zygmunt) и Зигмунта Августа (Zygmunt August) происходит внедрение идей гуманизма и распространение реформации в Литве. (Зигмунт Старый и Зигмунт Август, последовательно правившие с 1507 по 1572 гг. в качестве королей Польши и великих князей Литвы отец и сын, были последними представителями литовской династии Ягеллонов на троне литовско-польского государства. Хотя эти два правителя исповедовали католицизм, они не вели борьбу против реформации. Одновременно в 1563 году Зигмунт Август уравнял в правах православных и католиков, что было отражено и в Статуте Великого княжества Литовского 1566 года. Прим. сайт).

Значимые культурные достижения того времени включают книгопечатание, издание статута Литвы, и основания Вильнюсского университета (1579) иезуитами.

Заключение Люблинской унии (1569), ознаменовало окончательное преобразование польско-литовского союза в единое государственное Содружество — Rzeczpospolita (по-польски Rzeczpospolita (Речь Посполитая) можно перевести как «Содружество». Прим..

Прекращение династии Ягеллонов (1572) и начало избрания неместных королей на престол Rzeczpospolita привели к политической маргинализации Литвы. Польский стал государственным языком .

XVII / XVIII века. Постоянные войны с Россией и Швецией за Ливонию, Белоруссию и Украину ослабли Rzeczpospolita . Вильнюс неоднократно разорялся пожарами, эпидемиями и грабился шведами и казаками (Cossacks). Тройственный союз между Россией, Австрией и Пруссией привел к разделению Rzeczpospolita (в 1772, 1793 и 1795 гг.), Согласно результатам разделов, Литву отнесли к царской провинциальной административной системе (России). Царской власть принесла в Литву интенсивную русификацию и строгую цензуру», (Из справочника «Vilnius in your pocket», изданного в первый год после восстановления литовской независимости, 1992. (Перевод с английского и примечания сайт)

Этот обзор составлен сайт по нескольким официальным и полуофициальным литовским публикациям, а именно: справочнику «Литва» (Издание Государственного департамента туризма Литвы, 2005 г., рус. яз.); официальному иллюстрированному литовскому изданию, выпущенному совместно Министерствами культуры и иностранных дел Литвы к 600-летию Грюнвальдской битвы (2010 г.,рус. яз.); справочнику по литовской столице и Литве «Vilnius in your pocket» (1992 г. и посл. издания, англ. яз.), справочнику «Познакомьтесь с Вильнюсом» (Вильнюсский туристический центр, ок. 2007 г., рус.яз.); др. материалам.

Кто сейчас не читал книг Николая Ермоловича? Кто не слышал про Великое Княжество Литовское ?! Но тайной остается происхождение слова литва . Известное почти тысячу лет: Litvae, Lituas - из немецких хроник да, столетие спустя, литва русских летописей.
Это слово давно притягивает внимание ученых. Выяснить его происхождение пытались историки и языковеды. Но исследователи исходили из концепции: литва - этноним, славянское истолкование слова -термина Lietuva . Его же выводили от слов: Litus (латинское "берег моря"); lietus - (жемойтское - "дождь"); Lietava - Летовка, приток Вилии. Этим этимологиям дал негативную оценку известный языковед М. Расмер.

Как следует из первоисточников, литва - это не племя. Ни из немецких хроник, ни из русских летописей нельзя выявить область первого расселения литвы. Не обозначили его и археологи. Даже в специальных научных изданиях за этнотерриторию литвы признавались разные территории. Междуречье Вилии и Двины, где находят памятники материальной культуры, которые приписывают литве, населяли другие племена. А тот регион Понемонья, который считается за"историческую Литву" не имеет соответствующих археологических памятников.

Из анализа известных строк немецкой хроники - Кведлинбургских анналов - "in confinig Ruscial et Lituae " - между Русью и Литвой) следует (подробнее об этом - далее) , что слово Lituae означает название поселения. В русских летописях выразительно выявлена литва как социум, не связанный ни с определенным этносом, ни с определенной территорией. Эта совокупность могла развиться только в определенной общественной формации в соответствующем высокоразвитом феодальном обществе. Социальной базой её возникновения стал сословный раздел общества (нобили, вольные, полусвободные, рабы).

Согласно Варварским Правдам - ранних средневековых (V-VIII cт.cт.) сборников законов Западноевропейских княжеств - словом "вольный" называли непосредственных производителей - основную часть соплеменников. Над ними возвышалась родоплеменная или дружинная знать, а ниже их стоят полусвободные (литы, альдии, вольноотпущенные и рабы).

Как излагается в одной из Правд - Салицкой - литы были зависимыми от своего хозяина, не имели своего частного земельного надела и не имели права участвовать в народном собрании и не могли защищать свои интересы в суде. Согласно немецкому историку А. Мейцену, одни литы служили на усадьбе своего хозяина, другие жили в отдельных поселениях.

Литы феодального двора имели преимущество, ибо легче могли получить определенные материальные выгоды. Церковь призывала владельцев-христиан давать вольную своим подчиненным и наделять их землей, за которую те должны были платить оброк. Из этих оброчных людей - чиншевиков, землевладельцы выбирали особ, которым поручали исполнение хозяйственных обязанностей, связанных с определенной ответственностью - лесничих, ловчих, надсмотрщиков, тиунов.

Со временем феодал начал брать с собой в военные походы лита как оруженосца. Из литов франкская знать набирала себе даже вооруженную охрану, что легко могло привести к переходу рабов в более высокий статус. И хотя обычно только сословие полноправных, что владело имуществом и публичным правом, могло участвовать в суде и служить в войске, однако у саксов даже военная служба распространялась на литов. А, к примеру, историк П. Гек трактовал саксонских литов как "часть племени, обязанную нести военную службу".

Постепенно рос не только государственный запрос литов и социальная значимость этой общественной формации. А. Неусыхин рассказывает, что и литов, которые вначале не являлись даже отдельным социальным кланом, коснулась дифференциация, в основании которой лежал общий процесс социального расслоения общества. Он обозначил три гипотетические категории саксонско-фризских литов с разными имущественными правами: 1) литы, которые не имели рабов; 2) литы, которые имели рабов; 3) литы, в зависимость к которым могли попасть вольные.

Рабами становились пленные, захваченные литом во время сражения или набега. Но победить и вернуться с добычей могли только умелые воины, статус которых соответственно возрастал. А. Мейцен рассказывает про "принятие литов в сословье служилого дворянства".

Современный немецкий историк И. Герман предполагает, что общественный строй славянских палабских племен незначительно отличался от строя германцев. Военно-политическая граница по рекам Заале и Лабе существовала с VII столетия, однако нельзя было провести выразительную географическую границу между славянскими и германскими поселениями. "Князья ободритов и других племен участвовали в формировании феодальных отношений исходя из франко-саксонского узора - утверждает И.Герман. Например, на территории тюрингов, баварцев появляются в VI-VII ст.ст. "общества славянских поселенцев". Они временами оседают "в самостоятельных хозяйствах тюрингских и франкских поселений", а также живут (и исполняют определенные обязанности) "в сравнительно самостоятельных деревнях под руководством своих жупанов или деревенских старейшин". А. Мейцен излагает, например, Ляйтербергский документ 1161 года, в котором маркграфами, перечислены некоторые категории населения их марки: "деревенские старейшины, что на их языке называются жупанами, и пешие слуги - витязи. Остальные - литы, это смерды…"

Можно предполагать, что и раньше у палабских славян имелись литы. В эту социальную группу попали обедневшие соплеменники да плененные из других славянских племен: известна длительная конфронтация велетов и ободритов. И у славянских литов происходило имущественное расслоение, и они переходили в воинское сословье, однако создавали отдельные воинские дружины или отряды. Так, А. Неусыхин напоминает сообщение хрониста Нитарда о восстании Сталинга 841-843 годов в Саксонии, когда фрилинги (вольные) и сервилес (полусвободные - вольноотпущенные, литы) выгнали из страны своих господ и стали жить согласно старых законов.

Такой выразительно обозначенный социальный раздел восставших дает право говорить, что литы хотя и приравнивались к вольным согласно своего мастерства владением оружия, все же не соединялись с ними. А. Неусыхин уточняет: "Правда, литство каждый раз тщательно ограждается от свободы (libertas) именно как servitium" , что означает слуги зависимые".

Литские дружины должны были иметь и отличительное название. Славянские соплеменники могли называть таких воинов, скажем, словом литва. Это название сообщества, людей, которые занимались одним важным для общества делом, сложилось с помощью прославянского суффикса с составным значением -tv-a> - т -в-а (для сравнения белорусские - дзятва, польские dziatva, tawarzystvo, русские - братва, паства. Как утверждает М.Фасмер, про распространенное употребление нововерхненемецкого, средненижненемецкого Lettoven - "литва" напоминал финский языковед В. Кипарский. Видимо, именно германцам первым пришлось столкнуться с литвой - профессиональными воинами. Видимо, от этого Lettoven пошло название лета-литовские племена.

Многочисленные войны и восстания ослабили могущество ободритов и лютичей. Под нажимом саксонцев наиболее вольнолюбивые, большей частью воины, двинулись в изгнание. На такое решение повлияла угроза христианизации. С группами славянских палабских племен ушла и литва. Они дошли до Балкан, где и сегодня на Спрече, притоке Босны (водозабор Дуная), есть поселение Litva. Осели изгнанники и по-над неманскими притоками. И до этого времени в Слонимском, Ляховичском, Узденском, Столбцовском, Молодеченском районах стоят деревни Литва. Они отдалены одна от другой, вероятно потому, что кривичские владельцы этих земель уже знали про литву - воинов и побаивались их единства, имея плохой пример захвата викингами власти в Киеве. Полоцкие князья, которым принадлежало Понемонье, разрешили литве осесть у некоторых важных для их государства местах. Обязанности новых жителей кривичских земель засвидетельствовали: " Повести минувших лет", что причисляет литву к числу племен - данников: Летописец Переяславля Суздальского, который к слову "литва" добавил "испръва исконнии данници и конокръмци"; Волынский летописец: "и послаша сторожу литва на озеро Зьяте…"

Но, вероятно сперва литва нашла себе пристанище в Подляшье: на современной карте в польском воеводстве Ломжа обозначено поселение Stara Litva и Stara Rus. Можно предполагать, что именно с этой местностью связаны первое известное нам упоминание про Литву в хронике Кведлинбургского бенедиктинского аббатства. Как изложено в Кведлинбургских анналах под 1009 годом: "in konfinio Rusciae et Lituae", это значит, между Русью и Литвой, был убит известный христианский миссионер Бруно-Бонифаций из Кверфута.

Папа Ян VII посылал его в Польшу, Венгрию, в Киев, к печенегам, наконец, к ятвягам. В 1004 году Бруно был при дворе польского короля Болеслава Храброго, и в свой последний миссионерский путь выбрался, видимо, оттуда же. Вероятно, это путешествие и финансировал польский король.

Согласно преданию, Бруно крестил "над Бугом самого князя Натимира", из-за чего оба и погибли, ибо ятвяжские жрецы решительно выступили против попытки христианизации. Тело миссионера выкупил Болеслав Храбрый. Безусловно, он хорошо знал, куда направлялся Бруно, к кому обращаться, чтобы выкупить тело миссионера (святой Бруно сейчас назван опекуном Ломжицкой диатезии).

На прибужском Подляшье локализовал (без ссылки на конкретные поселения) место гибели Бруно и известный польский исследователь Г. Ловмяньский. Комментируя в своей книге "Русь и норманны" сведения "Кведлинбургских анналов", он сделал вывод: "Из этих записей видно, Русь доходила до территории прусов". Удивляет, что в выражении "in confinio Rusciae et Lituae" Г. Ловмяньский якобы не заметил слова Lituae. Нельзя же сказать, что этот просвещенный ученый, автор многих трудов по истории Литвы (Великого Княжества Литовского) отождествляет прусов с литвой. Видно, таким образом, Г. Ловмяньский обошел вероятный вопрос: как же так получилось, что по-над Бугом на ятвяжской (или дреговичской) земле, которая с 981 года принадлежала киевскому князю Владимиру Святославовичу, была еще и литва? Место же поселения этого якобы балтского племени западней Немана никем, в том числе и самим Ловмяньским, не локализуется.

Жаль, но и Е. Охманский, также известный польский исследователь истории ВКЛ, не заинтересовался, что значили слова Rusciae et Lituae Кведлинбургских анналов, не узнал, когда и почему на Мозовщине появились топонимы Литва и Русь. Е. Ахманский сконцентрировал внимание на исследовании поселения Обольцы (сейчас Толочинский район), часть которого называлась "литовский конец". На основании этого факта и фамилий некоторых обольских жителей, он сделал вывод о восточной границе расселения балтов - литовцев на Белоруссии.

На карте видим еще несколько поселений, которые подтверждают суждение про поселение здесь литвы и руси. Bogusze-Litewka (рядом с известным местечком Grodzisk); Kostry-Litwa и немного южнее - Wyliny-Rus. Видимо, на Мозовщине были еще другие поселения с похожими названиями. Например, в "Slowniku geograficznum ziem polskich i innych krajow slowianskich" читаем, что недалеко от Ломжи, на правом берегу реки Наров, находится местечко Визна, которое упоминается в документах XII столетия. Там когда-то стоял древний город, от которого остался длинный курган. Как известно, длинные курганы - археологические памятники кривичей. Кстати, южнее Визны, но на север от Старой Литвы находится Старое Крево. А еще в этом же разделе "Словника" сообщается, что город Визна принадлежал когда-то князю Витеню (он представлен как князь литовский - читай: князь литвы). И там же написано, что "визское староство… исходя из люстрации 1660 года включало в числе других деревень селения Wierciszew al. Russ (Вертишев или Рус), Litva al. Ksieza (Литва или Ксенжа).

Видимо, не будет ошибкой сказать, что мазовецкие (или подляшские) деревни Русь (Russ) и Литва, которые попали в Кведлинбургские анналы, не могли означать ни племен, ни, тем более, княжеств или государств.

Переселение части славянских палабских племен признается некоторыми историками. В научное употребление включены, например, этнонимы лютичи, велеты как деревни Копыльского района. Белорусский эмигрантский историк Павел Урбан излагает свидетельство саги про Тидрека Бернского: когда-то часть вильцев-лютичей переселилась на восток, на наши земли. Эти сведения подтверждаются многочисленными айконимами и этнонимами нашего края и Мекленбургии (нижнее междуречье Лабы и Одера).

Возьмем, например, Ляховичский район. Там находим пять "балтских" (деревни Дайнеки, Куршиновичи, Литва, Лотва, Ятвезь), два польские (Ляховичи, Мазурки), три восточнославянские (Кривое Село, Русиновичи, Сокуны - от фамилий дреговичей) этнонимы. Такой "конгломерат народов" появился здесь через государствостроительную деятельность великого князя литвы, коронованного Новоградского великого князя Миндовга, который из многочисленных своих набегов и военных походов приводил пленных и селил их в южно-западном уголке Новоградской земли.

По-над Свидровкой, притоком Щары, стоят деревни Рачканы и Смоленики. Их названия никогда не представлялись как этнонимы.

В числе славянских племен Мекленбурга, которые входили в племенные союзы велетов и ободритов находим речанов и известных с франкских аналогов начала IX столетия смалинцев. Исходя из А. Мейцена, смалинцы жили между городами Бойценбург и Демиц. Позже они, вероятно, перселились в Мозовию, где, исходя из документов XVI столетия имелось не менее двадцати подобных топонимов-этнонимов, например, Smolechi, Smalechowo, Smolniki.

Велетское племя речане упоминается в документах Бранненского (сейчас г. Бранденбург) бискупства второй половины Х столетия. Место их расселения точно не локализовано, но они оставили свое имя свое имя в топонимах с корнем Реч-… В многотомном сборнике документов Х-XIII ст.ст. "Meklenburgische Urkendebuch" польская исследовательница Мария Ежова выявила названия Rethze, Rethze и Ritzani, Riyzani, которые исходят от старославянского recьji и названия племени rekanie. Существование речанских поселений подтверждается современными немецкими топонимами: Dorf (дальше - D) Retrow, D. Retschow, D. Ratzeburg.

Переселение речан из Мекленбурга происходило тем же путем, которым шли смалинцы - через Мозовша, где есть соответствующие топонимы Несколько родов осело по-над Свидровкой, что подтверждается фамилиями рачканских жителей Бречка, Страмоус. Аналогами первого могут быть названия Britzke, Britzekowe, D. Britzig с бывших округов Пренцлов, Пархим, Росток, Шонберг. М. Ежова представляет форму Britzekowe как арендованное название с суффиксом -ov- .

Вторая рачканская фамилия (кстати, Страмоусов встречаем и в других деревнях района) почти идентичный, зафиксированный в документе 1306 г. аналог - название особы - Stramouse из- под Висмора. В этом округе находится селение D. Strameus. Топонимы, которые содержат вторую часть фамилии Страмоус можно встретить в документах с других местностей, например Черноус из-под Ростока.

Вероятность переселения палабских славян на наши земли подтверждается фамилиями соседней с Рачканами деревни Пашковцы: Линич, Жабик, Трибух. Что о первой, то представляется вероятным ее происхождение от названия племени линяне (глиняне), которое входило в ободритский союз (в документе 1273 г. упоминается Liniz). Фамилия Жабик имеет много аналогов: Sabic, Sabenize, Sabene, как и Трибух: Tribuzes, Tribuses, Tribowe, которая, видимо, произошла от названия дани - трибута.

В Ляховичском районе есть больше 20 названий селений, которые имеют аналоги в списке топонимов давнее Мекленбургии, чем косвенно подтверждается, что кривичи пришли на наши земли с Западной Европы.

Вероятность переселения литвы с Мекленбургии в наш край подтверждается, например, фамилией Тристень. Ее имеют жители деревни Литва и некоторых соседних селений Ляховичского района. Слово Тристень встречаем в приведенном сборнике документов стародавней Мекленбургии - Trizcen, 1264 г. около Шверина. А вот в документе от 1232 г. слово Тристень означало имя, кличку или фамилию крестьянина из-под Варнава, который имел луг - Trezstini log - "Тристенев луг".

Нельзя не вспомнить, что полвека тому назад в Зарецком сельсовете Логойского района была деревня Тристень, сожженная во время войны фашистами. В той же местности находится и местечко Гайна, где королем Ягайло были основаны костел и парафия (из семи первых в ВКЛ). Вероятно, во всех этих местностях, в том числе и в выше упомянутых Обольцах, жила литва, которую Ягайло принял обязательство окрестить одну из первых.

Сведениями из Мекленбургских документов подтверждается и предположение Николая Ермоловича про западнославянское происхождение известного из летописей "литовского" рода Булевичей: топонимы Балевичи находились в Столбцовском районе, а также и в Померании: Bulitz, Bullen.

Вероятно, и название самого районного центра Столбцы, что по-над Неманом, перенесено сюда из Мекленбургии ибо и там в округах Варен, Гюстров, Пархим, Шверин, Шонберг находились селения Stolp, Stulp, Stholpe, D.Stolpe, D.Stolp-See.

Новые доказательства в пользу предложенной гипотезы дает дальнейший анализ оригиналов документов, напечатанных в издании "Meklenburgisches Urkendenbuch".